Чабанка - стр. 24

казахи, их очень много. Заместитель командира роты карантина, старший прапорщик Лютый – человек абсолютно безбашенный, из строевиков, был «черным прапором»^>32 в Афгане, после контузии списали в нестроевые, прислали сюда, он пишет рапорты, просится обратно в Афган. Наш сержант нормальный, второй – нет, любит гонять духов, получает от этого кайф. Духи это мы до присяги, после присяги – салабоны, салаги бывают только в морфлоте (вот те на!), после полугода – молодые, после года – черпаки, последнее полугодие – деды или, ласково, Дедушки Советской Армии, а после приказа – дембеля или гражданские. До присяги мы еще можем вытворять всё, что угодно, наказаны можем быть только по суду, как гражданские лица, поэтому нас побаиваются сильно наклонять, а подписал присягу – тогда кранты! За всё трибунал: не выполнил какой-нибудь дурацкий приказ – трибунал, послал сержанта подальше – трибунал, а трибунал – это тебе не «наш советский суд, самый гуманный суд в мире».

– Рота! Стройся! Равняйсь! Смирно! Так, сейчас у вас пять минут, оправиться, помыть руки и выходить строиться на ужин. Рота! Разойдись! Отставить! Медленно, очень медленно, военные. Вас спасут только тренировки. Разойдись! Время пошло!

«Ну, на фига, – думал я, – надо строить, чтобы приказать разойтись, помыть руки и построится вновь?»

Тем же порядком мы попали на ужин. Я слышал от бывалых армейских гурманов о таком блюде, как жареная селедка, а теперь вот привелось и попробовать. Это были плохо очищенные хвосты соленой сухой ставриды, прожаренные на комбижире. В этот вечер на гарнир подавали отварной картофель. Язык не поворачивается эту сладкую гниль назвать нашим ласковым – картошка. Потом я узнал, что продсклад не отапливается по причине горячего южного климата. Но климат не знал, что он горячий и исправно каждый год замораживал картошку до звука сталкивающихся бильярдных шаров. Как известно, после процесса разморозки, картошка начинает исправно гнить. Таким образом каждый год с весны и пока картошка была на складе, а это обычно до августа, мы должны были питаться этой вонючей слащавой гнилью. Списать ее не могли.

После ужина нас загнали в ленкомнату роты – комнату, которая напоминала школьный класс, только вместо портретов писателей и таблицы Менделеева все стены были завешаны наглядной политической агитацией. Мы начали хором учить текст присяги. Потом устав. Потом строевую песню. Дали время сменить подшивки тем, кто в этом нуждался. Остальные использовали это время для короткого перекура.

– Рота! Приготовится к вечерней проверке! – все снова построились на взлетке. Перекличка. Все в строю. – Завтра в наряд дневальными по роте карантина заступают… – сержант назвал пару фамилий, конечно, пока не из числа моего отделения, отделения сверхновых.