Централийская трагедия. Книга первая. Осень 1961 - стр. 6

Сейчас я пускаюсь в достаточно смелое повествование, обличая в нем самого себя. Но в том молодом юноше, о котором идет речь, я уже не узнаю себя и берусь за описание событий тех дней как бы с позиции стороннего наблюдателя. Читатель, если пожелает, может называть это повествование историей становления антигероя.

Почему я так непреклонно решил отправиться туда, в эту… зловещую западню? Сейчас я повременю с раскрытием истинных мотивов, дабы сохранить некоторую интригу, но признáюсь, что я нуждался в Хелене Дальберг-Актон, в ее помощи и покровительстве, хотя, отправляясь в Централию, даже не догадывался, что у нее на меня были куда более внушительные планы. Честолюбие, эгоцентризм и изощренное понятие справедливости поощрялись и взращивались во мне Хеленой Дальберг-Актон. Эти болезненные, разрушающие душу качества подтолкнули меня на роковые ошибки, совершенные мною в то время, которые привели к тому, кем, или точнее, чем я сейчас являюсь.

***

Фаргейн-стрит действительно оказалась узкой и малоприметной. В без четверти одиннадцать вечера я отыскал дом номер 49, и моему взору предстал авантажный особняк в два этажа в готическом викторианском стиле. Он контрастировал на фоне маленьких незатейливых провинциальных домишек, стоявших вдоль по той же улице. Старинное здание пряталось в тени могущественного древнего вяза, будто стыдясь своей величественности. Когда я впервые взглянул на тот дом, особое мое внимание привлекли окна: завешанные темными шторами, они впивались в меня скорбным взором, словно множество печальных глаз. Фасад здания был вымощен камнем в оттенке слоновой кости, а пилястры, наличники и черепица были эбонитового цвета. Один взгляд на жилище угнетал. Я подумал, что, возможно, при дневном свете, дом выглядел более ободряюще.

Вновь заморосил унылый дождь. Я стоял на вымощенной песчаником дорожке, ведущей к главному входу, когда снова подумал о матери. Я вспомнил нашу последнюю ссору, когда она в очередной раз отказала мне в поездке в Централию.

– Ты как отец! Такой же эгоист. Думаешь только о себе! Вот твоя благодарность за весь мой труд! – выкрикивала она короткие фразы, полные боли и негодования, которые то и дело прерывались всхлипываниями.

У меня едва не вырвалось язвительное замечание, что, если бы она действительно трудилась, а не расточала наши деньги на свои глупые прихоти, мы бы так не бедствовали. Я вновь хотел обвинить ее в никому не нужной гордости, но отвернулся и молчал, силясь не сказать того, о чем впоследствии пожалею.

Я приходил в ярость, когда мама сравнивала меня с отцом. Чем старше я становился, тем сильнее вскипала во мне неприязнь к нему. Я считал, что мужчина должен нести ответственность за свои поступки, и отец лишился моего уважения, когда я осознал, какая это низость, убежать от обязательств, оставив в нищете женщину, родившую тебе ребенка. То, что мама находила во мне какое-то сходство с отцом, было для меня сильнейшим оскорблением.