Центр тяжести - стр. 48

– Я тоже на это надеюсь, – сказал я.

Мне было обидно, что она видит во мне всего лишь друга своего мелкого брата. Я для нее – малолетка. Но это нечестно, у нас разница всего два года. Я даже Диккенса начал читать, чтобы понравиться ей. И пару раз уже пытался процитировать его в разговоре с ней; она заметила цитаты, но не похоже было, что они ее впечатлили.

– А что именно здесь написано? – спросил Грек.

Она снова взяла бумажку.

– Не знаю, это половина слова. А дальше – числа: один, два, четыре, пять.

– Пффф, ну спасибо, помогла. – Грек закатил глаза. – А то мы без тебя не знали, что это числа.

Аня искоса посмотрела на него.

– Нарываешься?

Самое интересное началось, когда я вернулся домой.

– К нам сегодня заходил Андрей Борисович Косарев, – сказала мама. Она стояла на кухне у плиты и размешивала что-то в кастрюле. – Спрашивал тебя. Сказал, что вы с Сашей Греком пишете доклад по истории родного края. Очень хвалил вас, говорил, вы очень ответственно подошли к заданию, и приглашал вас завтра в гости. Петро?

– А?

– Ты в порядке? Ты как-то побледнел. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Меня тошнит немного. Пойду прилягу.

Внутри у меня все похолодело, уши заложило, словно при резком наборе высоты. Он знает, он знает. Он знает! Он знает, что мы влезли к нему в дом, мы оставили следы, это точно. Торт! Господи, неужели я где-то там забыл этот дурацкий вафельный торт?

Я зашел в детскую, на полу сидел Егор и собирал свой китайский конструктор «Лигао» (я называл его «недолего»). Детали валялись повсюду, как осколки битого стекла, я вечно наступал на них, и это было очень больно. Сейчас же я прошел по ним, как йог – по раскаленным углям. Мне было так страшно, что я не чувствовал боли. Я метнулся к рюкзаку и стал рыться в нем – торта не было! Я забыл его где-то там! Или он выпал, когда я убегал по полю?

Я подошел окну и осторожно выглянул. На улице никого, пустая детская площадка. Ветер едва двигает качели.

Надо бежать к Греку, предупредить его.

«Никто не выпустит тебя из дома, уже поздно».

Тогда я кинулся к телефону, чтобы позвонить ему, но тут же в ярости шарахнул трубкой о рычаг – у Грека нет телефона. Он есть у соседки, тети Тани, но мама ни за что не позволит мне позвонить ей. «Это невежливо, – скажет она, – звонить после девяти вечера и тем более звонить соседке друга и доставлять ей неудобства».

В отчаянии я лег на кровать, закрыл лицо ладонями. Думай, думай, думай. Что делать?

Я хотел бежать – накинуть куртку и рвануть куда глаза глядят, сквозь пшеничные поля, сквозь лесополосы и бежать, бежать на запад, не оборачиваясь, бежать, пока не добегу до Португалии, до побережья Атлантики, и там прыгнуть в океан и плыть-плыть-плыть-плыть-плыть-плыть, пока не доплыву до Аргентины, и уже там, в Аргентине, я бы купил поддельные документы на черном рынке (на имя «Элиот Боливар», например) и залег бы на дно где-нибудь в самом глухом районе Буэнос-Айреса, в фавелах. Я бы устроился подмастерьем к портному и научился бы шить настоящие пончо, подружился бы с индейцами-гаучо, и стал бы антропологом, и изучал бы племена Южной Америки, вот была бы жизнь…