Цена удачи - стр. 14

– Ты же не на работу едешь, надеюсь? – спросила она. – Я думала, ты хоть на несколько месяцев расслабишься.

– Экстренный случай, Салли, экстренный случай, – прикрыв рукой динамик смартфона, я попросила водителя срезать путь через Централ-Парк-Вест, чтобы не попасть в пробку. Не обращая на меня внимания, он включил по радио хип-хоп.

– Хорошо. – Она вздохнула. – А я пишу идиотскую статью о супружеских изменах. Господи, чего бы я только не отдала за нормальную работу! – помолчав немного, она переключилась на меня. – Подожди, Нат, что за экстренный случай?

– Ситуация, в которой мне выпала обязанность в одиночку спасти будущее твоих репродуктивных прав.

– В одиночку? – она снова вздохнула.

– Можно и так сказать.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве ты – сенатор?

– Можно и так сказать, Салли. Не думаю, что она без меня выживет.

К тому времени, как мы наконец вырвались из потока машин на окраине центра, пошел дождь; я сунула таксисту десять долларов и рванула к вращающимся дверям, протиснулась сквозь них, оставив на стекле мокрые отпечатки рук. Двери лифта закрывались, но я закричала: «Подождите!» – и, придержав их пальцами, влетела туда как раз вовремя. «Спасибо», – пробормотала я, ни к кому из находящихся в лифте не обращаясь, и натянуто улыбнулась.

Когда сенатор Дуприс после жестоких сражений заняла свое место шесть лет назад, как раз вскоре после того, как я стала ее помощником, первым делом она перенесла свое рабочее место в Манхэттен. Ей нравилось быть «с народом», как она любила говорить, хотя все общение с этим самым народом сводилось к прогулкам до ресторана «Времена года» или салона Фредерика Феккея и обратно. Наш офис располагался на тридцать первом этаже – слишком высоко, чтобы слышать пронзительные гудки такси, шум строительства, разговоры прохожих, и, конечно, слишком высоко, чтобы видеть лица прохожих и знать об их неприятностях.

Хотя огромное окно моего кабинета выходило на Третью авеню, большую часть времени жалюзи были плотно задвинуты. Когда чересчур яркое солнце лило свет на мой рабочий стол, я ощущала острую нехватку свежего воздуха, без которого предстояло провести следующие двенадцать часов. Так что жалюзи помогали создать иллюзию отгороженности от мира, словно значение имели только проекты на экране моего компьютера, а не люди, на жизнь которых эти проекты могли повлиять.

С того дня, как услышала диагноз, я не выходила на работу. Хотя я, можно сказать, умоляла сенатора позволить мне продолжать свою деятельность, она лично ответила на звонок доктора Чина, и, когда рассказала ему о моих сверхурочных, и моих постоянных разъездах, и, полагаю, моей ненасытной страсти к работе, оба согласились, что мне лучше отдохнуть некоторое время, пока мое тело не привыкнет к химиотерапии. Так считала даже мама – моя мама, которая, когда мне было одиннадцать лет, решила принять участие в Нью-Йоркском марафоне, просто чтобы посмотреть, как ее тело справится с болью (и, по всей вероятности, безумием), и тренировалась пять недель, и всего за четыре часа добралась до финишной прямой. Это чтобы вы не считали, будто добиться ее сочувствия ничего не стоит.