Целительница из Костиндора - стр. 9
Она, конечно, не ответила. Я уронила голову на кровать, с трудом пересилила себя и взяла маленькую сухонькую руку в свою.
Сколько так сидела, не знаю. Поленья трещать перестали, и ветер затих.
Слезы кончились. В этот раз, кажется, навсегда.
Я поднялась на ноги, дотронулась до бабушкиной щеки и шепнула:
– Спи спокойно, родная. Не переживай, я похороню тебя рядом с твоими мужем и сыном. Вы снова вместе, ба. А я… Я справлюсь. У меня выбора нет. Не волнуйся за меня там, на Том свете, ладно?
Бабуля всегда говорила мне, что смерти бояться не нужно. Что на Том свете души обретают покой, а все человеческое и дурное становится неважным.
Мне было десять лет, когда она говорила мне это. Тогда от тифа умер мой дед, муж бабушки, и я безустанно плакала много дней и никак не могла понять, почему бабуля не проронила ни слезинки.
А потом погиб ее сын, мой дядя. Он был старше меня лет на пять, и я считала его сильным, взрослым мужчиной. Он отправился за водой к реке и утонул. Сильный и взрослый не справился со слабым течением.
И снова бабушкины глаза были сухими. Я даже думала, что она не любила ни мужа, ни сына, но она объяснила:
– Нельзя горевать по умершим. Наши страдания не позволяют душам проститься с этим миром и уйти в другой. Их нужно отпустить легко и с улыбкой и надеяться, что вы однажды встретитесь.
Я тряхнула головой, прогоняя воспоминания. Осмотрелась в спаленке: кресло у окна да сундук для вещей. Даже коврика на полу не было. Бабушка не любила, как она это называла, заваливаться хламом.
Мне нужно было придумать, как похоронить старушку в одиночку. Где хоронить, и вопроса не возникало: в огороде. Там же, где лежат ее муж и сын.
Но как я смогу это сделать сама? Благо хоть яма для могилки уже давно готова: бабушка просила Митяя выкопать еще прошлым летом. Чувствовала, что недолго осталось.
Как я перенесу тело, зарою его? Без мужской помощи мне не справиться, а говорить кому бы то ни было, что бабуля умерла, пока не стоит.
Как только деревня узнает, что я осталась одна, мне конец. Церемониться уже никто не станет.
Теплое платье я натянула с трудом: приходилось осторожничать, чтобы не сорвать повязки. Синюшные пальцы на опухшей руке почти не двигались, а нога вновь заныла, напоминая о дырке в бедре. Как бы рана не открылась и кровь не пошла.
Я вышла на улицу, чтобы глотнуть свежего прохладного воздуха. Сидела на крыльце долго. Ждала, когда сердце начнет биться все медленнее, пока его стук не сделался размеренным.
Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад. Вдалеке завыла Щепка – собака Петра. Ее жалобный вой подхватила другая, и вскоре над деревней пронесся гулкий собачий плач по усопшей.