Царские слуги - стр. 4
Вот только жаловаться Петрушка Высоцкий собирался именно на боярина Хитрово. Так что идти к нему плакаться тоже было никак нельзя.
Что ж, делать нечего. Придется пытать счастье и бить челом царю без всяких заступников.
А вот и царская карета, в немецких землях изготовленная, мягкая, с рессорами, не то, что русские колымаги. А за ней еще с десяток сверкающих экипажей. Кавалькада влетела во двор Коломенской усадьбы, запылила, зашумела, зафыркала. Тут же из резных дверей высыпали встречающие, подбежали к экипажам, стали доставать государя из немецкой кареты под белы рученьки.
Петрушка понял, что пора. Он споро протер руки ветошью – негоже будет заляпать челобитную маслом, которым он смазывал башенные часы над входом в усадьбу, пусть даже это масло самое отборное, оливковое, особо привезенное для царя купцами-фрязинами из Рима. Затем, ловко, как белка, соскочил с лестницы и бросился в ноги государю:
– Не вели казнить!
– Фу ты, господи! – Алексей Михайлович отпрянул, мелко крестясь. – Страдник, худой человечишка, напугал-то как!
Петрушка почувствовал, как в него уперлись пики стрельцов, охранявших государя. Копья разодрали и без того дрянную одежду и больно, до крови, проткнули кожу.
– Великий государь, – бормотал Петрушка со своим ужасным польским акцентом, – я холоп твой верный, Оружейной палаты иноземец часовой мастер Петрушка Высоцкий, смилуйся, батюшка государь, позволь челом тебе бить смиренно!
– Ах, помню-помню, – успокоился царь и велел стрельцам: – Оставьте его, он мне львов делал у трона, механических. Подходят ко мне посланники иноземные, а львы у трона пасти разевают, как живые! Головами мотают, глазами сверкают, потеха! Посланники с испугу заикаются, – государь захихикал радостно, как ребенок. – И часы вот тоже он мне соорудил… – Тут царь обратился к кому-то из своей пышной свиты: – Богдан Матвеевич, что же это у тебя, боярин, за непорядки в Оружейной палатке? Мастера царя пугают, с неба валятся, как ангелы сатанины али яблоки спелые.
– Прости, батюшка, Христа ради! – недовольно загудел знакомый голос. Петрушка не осмелился поднять голову из пыли, но и так было понятно, что его начальник страшно взбешен. – Разберемся с ненадобным шпынем, злодеем пронырливым, позволь вот я его заберу отсель…
– Погоди, боярин, – вздохнул царь и легонько тронул красным сафьяновым сапогом Петрушку за плечо. – Ну, что тебе, человечишка, говори скорей! Думаешь, у царя и забот больше нет, чтоб стоять тут целый день на солнцепеке, на тебя, грязнулю, любоваться?
– Позволь, великий государь, челом бить смиренно, – повторил Петрушка, несколько осмелев. Уперся локтями в пыль и, стоя на четвереньках, принялся читать по заранее заготовленной бумажке, написанной по-русски, но латинскими буквами: – «В прошлом, государь, в семь тысяч сто восемьдесят первом году по твоему, Великого государя, указу и с приказу Большого дворца делал я, холоп твой, в селе Коломенском львы и часы на башню, а твоего Великого государя жалованья давано мне в то число поденного корма по гривне на день, а годового денежного и хлебного жалованья не дано ничего, и оттого я, холоп твой, оскудел и одолжал великие долги…» – Петрушка чихнул от пыли и быстро продолжил: – «Вели, государь, мне для моей скудости и великих моих долгов на нынешний на семь тысяч сто восемьдесят второй год своего государева годового денежного и хлебного жалованья и с поденным кормом весь сполна выдать».