Царица Пальмиры - стр. 28
– К-кто… ты? – с трудом удалось ему выговорить пересохшими и потрескавшимися губами.
– Я – Зенобия бат Забаай, – ответила ему девочка на латинском языке, гораздо более чистом, чем тот, на котором говорил он. – Та женщина, которую ты зарезал, была моей матерью, свинья!
– Дай… мне попить! – попросил он слабым голосом.
– Здесь, в пустыне, мы не тратим воду понапрасну, римлянин! Ты умираешь. Дать тебе воду – значит потратить ее понапрасну.
Ее глаза напоминали серые камни. Когда они смотрели на него, в них не отражалось никаких чувств.
– У… тебя… нет… милосердия?
Странный человек!
– А ты был милосерден по отношению к моей дорогой маме? – Глаза девочки вспыхнули ненавистью. – Нет, ты не проявил к ней ни малейшего сострадания, и я тоже не проявлю к тебе сострадания, свинья! Ни малейшего!
В ответ ему удалось изобразить лишь пародию звериного оскала, и они поняли друг друга. Он не проявил по отношению к ее матери, белокурой красавице, ни доброты, ни милосердия. «Интересно, – думал он, – теперь, когда я уже знаю свою судьбу, сделал бы я снова то же самое или нет?» И он решил, что да, сделал бы. Смерть есть смерть, и эта блондинка с лихвой заслужила ее. Люди умирали и за меньшее. Он быстро моргнул несколько раз, чтобы рассеять туман, застилавший глаза, и получше разглядеть девочку. У нее красивое лицо, а тело еще детское, плоское и несформировавшееся.
– Все женщины… умоляют… Когда они под мужчиной. Разве… твоя мать… никогда… не говорила тебе… об этом?
Зенобия отвернулась от него и стала смотреть на пустыню, не поняв до конца его слов. Солнце уже село, и быстро наступила ночь. Вокруг нее весело горели золотистые бивачные костры, а звезды глядели вниз в серебристой тишине.
– Ты будешь умирать медленно, римлянин, и я останусь здесь, чтобы увидеть это! – спокойно произнесла она.
Винкт Секст слегка кивнул головой. Конечно, он мог понять ее желание отомстить. Этим ребенком можно гордиться, хотя она всего-навсего девочка.
– Я сделаю все… что в моих силах… чтобы доставить тебе удовольствие… – сказал он с презрительной и вызывающей усмешкой.
После этого впал в беспамятство.
Когда он снова открыл глаза, вокруг уже стояла кромешная тьма, которую рассеивал лишь свет бивачных костров. Девочка все еще сидела возле него, неподвижная и настороженная. Он снова потерял сознание и очнулся, когда наступил рассвет. Его тело терзала мучительная боль. Он знал, что смерть уже близка.
Узкие рубцы на спине ночью загноились. Тысячи муравьиных укусов непереносимо жалили и жгли. Путы из сыромятной кожи на руках и ногах уже высохли и болезненно врезались в его лодыжки и запястья. Горло так пересохло, что даже простое глотание причиняло боль. Солнце поднималось все выше и выше и слепило его даже тогда, когда он закрывал глаза. Он слышал, как те из его висевших на крестах товарищей, которые были еще живы, стонали и взывали к своим богам и матерям.