Бывший моей сестры - стр. 25
— Долго,— он отпил из своего стакана горьковатый напиток и добавил. — Слово изменилось…
— Поясни.
— Оно стало более слабым. Вот как раньше — бьёшь в кнопки на старой машинке, а сейчас — только прикасаешься пальцами к экрану, и оно появляется. Так и метафоричное слово поменялось. Нам недостаточно высокопарности из «люблю — ненавижу». Нужны новые, более хрупкие конструкции, такие как, например, шелест ее волос, мутная синева сумерек в морозную стужу. Нам надо объяснить все эти чувства другим языком для другого мира, в реалиях которого потерялась возвышенность. А самое смешное, что сейчас никто не чувствует просто любовь. Всех надо научить этому.
— Как давно ты перестал писать? — задаю неудобный вопрос, потому что догадываюсь, что издание старого — это не то, чего бы хотел писатель.
— Не знаю…— он потёр глаза. — Года три, может больше.
— Что, совсем?
Для меня это тяжело. Ну, как бросить то, чем горит сердце?
— Нет, конечно, но мне не нравится, что я делал последнее время. Как-будто халтурил, писал, чтобы было, не врастал в героев…
— А как сделать так, чтобы тебе опять захотелось писать?
— Я не знаю, — выдыхая в звёздное небо, признался мужчина. Мы стояли в тишине, не пытаясь нарушить её неловкими словами поддержки. Тут Вася спохватился и накинул мне на плечи свой пиджак. Очень вовремя. Но вместе с тем — неправильно и как-то лично. Я вдыхала мягкий аромат табака и горького кофе с нотами шоколада, что пропитал всю одежду мужчины, и сама пропитывалась им же.
А возле дома он вдруг предложил:
— Хочешь, оставайся у меня. На мансардном этаже свободная спальня.
Вот знаете, в любой другой ситуации, с другим мужчиной, я бы подумала, что это намёк на ночь, но в нашем с писателем случае… Он всегда только намекал, но никогда не делал и шага навстречу. И лёжа в душной темноте гостевой спали его дома, я закрывала глаза, прислушивалась, в надежде, что он придёт.
Мне этого отчаянно хотелось. И я этого боялась. В своей нерешительности я отдавала право выбрать ему.
Но он не пришёл.
13. Глава 12
Загородная жизнь пахла берёзовыми вениками, что тётушка сушила в бане. А ещё — немного речной ряской. Но это я преувеличиваю. На самом деле она пахла застоявшейся водой в больших пластиковых бочках. Она цвела, и вот оттуда появлялся сочный речной аромат тины.
Эта жизнь пела стрекотом сверчков и дальним шумом леса. Опять же, берёзового, потому что ельник, чаще всего, безмолвен. Он, как герой страшной сказки, молчал, лишь изредка разрежая тишину уханьем совы, что заблудилась среди разлапистых ветвей.
Моя временная жизнь со вкусом чая с клубникой. Её ароматом, что проносился по дому в утренние часы, когда я неспешно и почти на цыпочках выбиралась из мансарды и шла на огород, ещё влажный от ночной росы, чтобы собрать зверобой, мяту или мелиссу.