Будапештский нуар - стр. 30

– Мы еще закрыты, – сказала она Гордону.

– Знаю, но боюсь, вон тот человек вот-вот помрет от жажды, – тот указал на Шаму.

– В долг не дам.

– И не надо, – ответил Гордон и бросил на стойку сорок филлеров. – На все деньги, – продолжил он, – только хорошей сливовой палинки, а не этой отравы.[10]

Женщина хотела что-то ответить, но передумала. Вытерла нос, достала из-под стойки бутылку, вытащила пробку и налила две стопки.

– Сдачу оставьте себе. – Гордон взял две рюмки и подсел к Шаму, который сопел, свесив голову на грудь.

Репортер поднес рюмку к носу караульного, на что тот фыркнул, резко поднял голову и, щурясь, окинул затуманенным взглядом сначала рюмку, а затем Гордона, который опустил рюмку на стол.

Шаму недолго думал. Дрожащей рукой потянулся к рюмке и залпом выпил. Поежился. Гордон с любопытством наблюдал, как жизнь возвращается в его глаза.

– Чем могу помочь вам, господин репортер? – спросил Шаму глубоким, скрипучим как колеса телеги голосом.

– Шаму, отведите меня к Чули.

– К Чули?

– Да, к нему.

– Чули вряд ли обрадуется.

– Он вряд ли обрадуется, Шаму, если узнает, что вы меня к нему не отвели, ведь я по важному делу.

– Насколько важному?

– Очень важному, – ответил Гордон и поднялся. – Пойдемте, а то не успеем.

Сбитый с толку Шаму какое-то время размышлял, пока не решил, что хуже будет, если он не отведет Гордона к Чули. Караульный поправил шарф, застегнул пиджак, нерешительно встал на ноги и направился к выходу.

– А эту мне куда девать? – спросил Гордон, указывая на вторую рюмку. Шаму на удивление шустро вернулся к столу, опрокинул палинку и кивнул.

– Знаете, господин репортер, лучшего завтрака и представить себе нельзя.

– Как скажете.

Из «Клеща» они отправились в сторону проспекта Ракоци. Шаму шел впереди, Гордон следовал за ним. По пути караульный жестами подавал знаки своим товарищам, скрытым от взгляда репортера, мол, все в порядке, не бойся, это мой знакомый, он со мной. Гордону приходилось сильно напрягаться, чтобы разглядеть, с кем Шаму общается на этом своеобразном воровском жаргоне. Из одного окна женщина наблюдала за тем, как Шаму поглаживал левой рукой пиджак, дальше мужчина, прислонившись к стене, следил за тем, как Шаму правой рукой почесывает левую мочку уха, в другом месте подросток сверкнул глазами из подворотни, на что Шаму поправил козырек. Гордон должен был признать, что Фогель провел блестящую работу в серии своих статей. Все было именно так, как он писал. Шайка действительно пасла округу ежесекундно.

На площади Кальмана Тисы в ряд выстроились суровые, серые дома, с деревьев слезала кора, газон, если его можно было так назвать, был весь затоптанный и черный, кое-где виднелась пара кочек с травой. По брусчатке, покачиваясь из стороны в сторону, плелась телега, скрип от которой все никак не утихал: звук отражался от немых зданий и слышался повсюду. Гордон развернулся и в этот момент увидел, как Шаму активно жестикулирует, затем караульный резко присел на корточки, завязал шнурки, медленно поднялся, провел рукой по лацкану пиджака, подул на ногти левой руки и вытер о штаны. Гордон ни слова из этого не понял и даже не разглядел, с кем тот так возбужденно «общается».