Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - стр. 112
– А, может, оправдаюсь еще? – взволнованно перебил Ремезов. – Кляузы-то гнусные всякий мастак слать. Может – брешет доброхот тайный, как сивый мерин?
Князь неожиданно ухмыльнулся:
– Может, оно и так. А мерин – не брешет, ржет, то пес – брешет. Ну, инда посиди, подумай…
Всеволод Мстиславич махнул рукой, и к опальному боярину тут же подскочили двое дюжих молодцов с секирами на плечах.
– То тебя до острога проводят.
Поникнув, как и положено, головой, арестованный послушно заложил руки за спину – а что тут было делать-то? Кинуться, махнуть ближайшему воину в морду, да бежать? Ага… как же. Далеко не убежишь, чай – жизнь, не боевик голливудский.
– Князь! – уже на пороге обернулся Павел. – А в чем меня обвиняют-то?
– То в остроге узнаешь, – властитель Смоленска почмокал губами. – Голодом морить тебя не будут одначе… Но денька два посидишь.
Посидишь… вот это дело – с похорон да сразу в острог.
– Княже… там, во дворе, люди мои…
– Людям твоим сказано – пущай в городе ждут. А ежели надумают в бега податься – значит, вместе с тобой виноватые.
Что ж – и тут недурно придумано. Действительно, коли сбегут Окулко с Митохой, так сразу ясно – не зря их боярин в злом умысле обвинен.
Располагавшийся в дальней башне детинца острог оказался обычной горницей, только слегка темноватой и маленькой, однако же – теплой, с печкой – точнее, ее частью – отапливаемой с соседнего помещения. Судя по всему, узилище сие предназначалось вовсе не для простолюдинов, а для важных особ… типа вот – боярина-переветника Павла, Петра Ремеза сына, Заболотского.
Слава Богу, или, скорее – старому князю, муками неизвестности узник страдал недолго. Во дворе, за маленьким – едва кошке пролезть – оконцем, только еще начинало темнеть, когда снаружи, в дверях, скрипнул засовец.
Павел приподнялся на лавке…
– Здрав будь, боярин.
Вежливо поздоровавшись, в темницу, в сопровождении двух дюжих слуг – один с горящей в бронзовом поставце свечой, другой – с деревянным полукреслицем-стулом – вошел сутулый худой монах… точнее говоря, Ремезову так показалось, что монах – исхудавшее лицо, черная, длинная и узкая, борода, высокий лоб с большими залысинами – тип вполне аскетический, правда, если присмотреться, так видно, что все ж таки не монах – мирянин: и одежка не монашеская, разве что – длинная, да только из хорошего и недешевого сукна, и поясок узорчатый, и на шее тускло блестит серебром цепь. Не, не монах – ярыжка, порученец княжий – ну, кто еще мог быть-то? Видать, послан допрос вести, проводить, как не преминула б заметить острая на язычок Полина – «следственные действия». Вообще-то, в служебные дела любимой женщины Ремезов никогда не вникал, но кое в чем разбирался – прорывалось иногда и в старшем следователе прокуратуры – Полине – желание что-нибудь рассказать. И тогда уж – хочешь не хочешь – слушай.