Бородинское поле. 1812 год в русской поэзии (сборник) - стр. 26

Два века к вечности уж протекли с тех дней,

Как в пепле зрел ее, сарматами попранну;

И, чтоб уврачевать толь смертоносну рану,

Из бездны зол и бедств отечество известь,

На жертву не жалел и жизни я принесть.

Исполнил долг любви. Но и тогда, как ныне,

Не столь о гибельной жалел ее судьбине,

Как горько сетовал и слезы лил о том,

Что праведным она наказана судом.

Дерзай; пред правдой дай ответ о современных:

Падение они сих алтарей священных

Оплакивают все и горестно скорбят,

Что оскверненными, пустыми днесь их зрят;

Но часто ли они их сами посещали?

Не в сходбища ль кощунств дом Божий превращали,

Соблазн беседою, неверием скверня?

Служители его, обету изменя,

Не о спасенье душ – о мзде своей радели,

Порока в знатности изобличать не смели

И превратили, дав собой тому пример,

В злоподражание терпенье чуждых вер;

Молитва, праздник, пост – теперь уж всё химеры,

И, с внешности начав, зерно иссякло веры, —

На что ж безверному священны алтари?

Правдивый судия рек пламеню: «Пожри!»

И пламень их пожрал, – и, днесь дымяся, храмы

Зловерию курят зловонны фимиамы.

Но обратим наш взор. – Тут пал чертог суда:

Оплачь его, – но в нем весы держала мзда;

Неправдою закон гнетился подавле́нный.

Как бледны жесткие пова́пленные стены,

Так челы зрелися бессовестных судей.

Там истина вопи, невинность слезы лей;

Не слышат и не зрят: заткнуты златом уши;

Взор ослеплен сребром. Растленны ли́хвой, души

Не могут истины вещанию внимать.

Там злу судья – злодей; возмездник татю – тать,

Крепило приговор ехидно ябед жало, —

И пламя мстительно вертеп неправд пожрало.

Над падшими ли здесь чертогами скорбишь?

Иль гнезд тлетворныя в них роскоши не зришь?

В убогих хижинах похитя хлеб насущный,

Питала там она сластями жертвы тучны.

Вседневны пиршества, веселий хоровод

Сзывали к окнам их толпящийся народ,

В мраз лютый холодом и голодом томимый

И с наглостью от сих позорищ прочь гонимый.

Когда, на лоне нег лежа, Сарданапал

В преизобилии богатства утопал

И, сладострастия испивши чашу полну,

На легкий пух склонясь, облекшись в мягку во́лну,

Под звуком нежных арф вкушал спокойный сон,

О старце, о вдове заботился ли он?

Хоть пенязь отдал ли, хоть лепту он едину,

Чтоб в скорби облегчить их строгую судьбину?

Призрел ли нищего? От трапезы крохо́й

Он поделился ли с голодной сиротой?

Нет, – в недоступном сем для бедного чертоге

Не помнил он об них и позабыл о Боге,

Который с тем ему вручил талант сребром,

Чтобы, деля его, умножил мзду – добром.

Но он на роскошь лишь менял дары богаты, —

И, в пепле падшие, их погребли палаты.

Зри в слабых сих чертах развратные сердца,

И справедливый чти над ними суд Творца.