Болван да Марья - стр. 8
Когда Марья в том же, третьем, году заявила, что выходит замуж за Олега, мы заржали. Не поверили. Ну, совсем они друг другу не подходили. Олег дочерью занимался, уроки с ней делал, на кружки возил. Ну и фирма у него эта разрослась, окна уже и по области ставили, ремонты всякие, монтаж-демонтаж. Там с середины девяностых половина наших впахивала. Частное предприятие для своих. А Марья – птица певчая, дурная.
Помню, когда ещё «Игры доброй воли» были, сняли мы вместе с Олегом квартиру у тогдашней жены Секи на Стремянной, ровно напротив «Эльфа»[3]. Сека с женой от города новую получили на Загородном, а эта типа осталась. Даже и не снимали, просто жили. Вначале коммуналку оплачивали, а потом и вовсе перестали, когда дом на расселение пошёл. Нам вначале электричество рубанули, мы соплю из соседнего дома кинули. Потом газовщики приехали, трубы отпилили. Хер с этим газом, не больно нужен. Потом воду перекрыли. Но мы под лестницей в вёдра набирали и носили. Три зимы так пережили. Камин топили, обогреватели не выключались. Утром иней с одеяла стряхнёшь, из китайского термоса с цветами чай нацедишь – и в институт на работу. Вечером в стылую квартиру вернёшься, начнёшь топить. Дров до хрена было. В соседнем доме ремонтники паркет разбирали дубовый, выносили на улицу, а Олег мимо проходил. Дал на бутылку, всё к нам в парадняк и свалили.
Квартира знатная. Бывший особняк какого-то издателя, который чуть ли не Пушкина издавал. Большевики, конечно, поделили всё на равные части. У Секиной жены ещё прабабушка тут жила, актриса. Её именем театр назвали. От квартиры издателя остались кабинет и столовая. В кабинете панели дубовые по стенам, дубовый потолок, резьба по ореху и красному дереву, камин мраморный. А в столовой всё в стиле Людовика какого-то: стены синие, лепнина белая, купидоны на потолке с неприятными лицами. У одного штукатурка, аккурат где правый глаз, отвалилась. Лежишь на кровати, а он на тебя сверху этим бельмом смотрит. Двери зеркальные, окна мутные на скверик. У нас в той квартире все обычно и паслись. Шутка ли, перекрёсток всех путей. Тут тебе и Литейный, и Владимирский, и Невский, и Пушкинская, «Эльф» опять же.
Однажды на мой день рождения Марья отправилась в ларьки на углу Марата за бухлом. А тут ливень. Такой просто тропический. Марья промокла, сняла платье, осталась в купальнике и платьем мыла лобовые стёкла припаркованных вдоль Стремянной машин. Ей махали и гудели. Мы смотрели из окна. Вернулась счастливая с бутылкой польского рома и бутылкой отвратительного бренди «Слънчев бряг». Олег принёс полотенце, вытирал её и норовил приобнять, а Марья хихикала. Он потом ушёл её провожать на Петроградскую и вернулся только через неделю. Сказал, что развели мосты. Развели и развели, мне-то какое дело. Ну, положим, я сам имел на Марью виды, но это было не принципиально.