Большие маленькие люди - стр. 15
Я радовалась, как обычный ребенок. Я дождалась вечера, когда все соберутся на ужин. Меня распирало от восторга. Я ворвалась в кухню, размахивая дневником и крича: «А у меня пятерка за правописание, пятерка, пятерка. Вот! Вот, вот!».
С пол-оборота я врезалась плечом в косяк, но это не вышибло радость.
– Прекрати кричать и садись за стол, – отозвалась мать, разговаривая с кастрюлей.
– Ну и что? – сказал отец вилке.
– Подумаешь, – буркнул брат тарелке с едой.
– Кому какое дело, это ничего не значит, – продолжила мать, копаясь в кастрюле, – Всегда-то тройки были. И потом будут. У тебя брат вот отличник. И спортом занимается. Он-то не хвастается.
Я врезалась в эти слова, будто опять налетела на косяк. Только удар был сильнее и радость вышибло. Вот бы еще один удар плечом, чтобы выбросить эти слова из памяти.
Захотелось ткнуть брата невидимой булавкой, до того он раздулся от собственной важности. Наверно, он и сутулился, потому что не выдерживал ее тяжести.
Действительно уж не хвастался.
Я уныло глотала куски, сглатывая вместе с едой обиду. Только сейчас обида была больше, чернее обычного, к ней прибавилось что-то новое, неизбывное, непреходящее, глубоко застрявшее внутри. Я не знала, что это.
Я оседлала упрямца внутри себя. Меня уносило вперед, и я не хотела останавливаться. Будто кто-то внутри шепчет: «Все кончено», а другой тянет дальше. Я боялась остаться на месте, утонуть в этом шепоте, окружить себя призраками. Я бежала, боясь остановиться.
Моя успеваемость походила на щербатый покосившийся забор, но я не сдавалась. Я полюбила читать и читала запоем. И так небольшой отдел детской литературы в местной библиотеке больше не мог ничего мне предложить, и я упросила взрослый абонемент. Я не понимала взрослых книг, даже самых простых. Мне говорили прийти позже, когда я стану старше. Забавно, потому что мне казалось, что старше мне уже не стать. Хотелось быть ребенком. Обычным ребенком.
Тогда я принялась читать энциклопедии по разным наукам. Чтение отвлекало меня от жизни.
Димка не давал мне списывать. Я все равно сидела с ним. Мне нравилась его серьезность, будто он знает что-то неведомое и оттого ему все нипочем.
Ольга Гавриловна научила смотреть на саму себя ее взглядом. В нем была непримиримость. Кажется жестоким, и сначала я очень боялась ее взгляда. Но со временем привыкла. Это была непримиримость к моим выходкам, которых не замечали другие, но были заметны ей. Мои внутренние выходки.
Она невозмутимо наблюдала за моими стараниями, ошибками и промахами в учебе, жестко и справедливо ставила оценку. Именно ту, что нужно. Беспристрастную, несмотря ни на что.