Богадельня - стр. 9
Там Немую и нашла новая медсестра Зоя Дмитриевна.
– Антонина Ивановна, не переживайте! Всё будет хорошо! Вот увидите! – Зойка сама удивлялась, как она сумела вспомнить имя немой старушки. Она работала всего-то два дня – и это было ее первое ночное дежурство. Минут двадцать она сидела возле кровати бабы Тони, пока та не заснула.
Когда новая медсестра встала и собралась выйти из палаты, на дальней кровати в серой темноте поднялась седая голова еще одной обитательницы 33-й квартиры. Ее имени Зойка не помнила.
– Вы долго тут не продержитесь! – сказала ей голова спокойным и чистым голосом – без намека на обычное старушечье дребезжание. – Вот помяните мое слово.
Медсестра помедлила еще несколько секунд, но так и не нашла, что ответить. Она чуть кивнула и вышла на свет коридора. Желтой светящейся линии на полу слава Богу не было, как и странных узоров в синей краске на стенах. Зойка пошла на свое место – в сестринский кабинет, который располагался ближе всех остальных помещений к выходу из отделения. Темноты и больших коридоров она никогда не боялась, но ночной геронтоцентр вызывал озноб. Как с этим справиться, она не знала.
В Лебяжьем стояла осень. Воздух дрожал от нежданного тепла, картошечно-прелого запаха умирающих листьев и полупрозрачных юрких зёрнышек, которые крутятся в глазах у всякого, кто долго смотрит на заходящее солнце.
В последнее время эти зёрнышки одолевали Федорыча всё чаще. Сядет он, бывало, на крылец, свернет табачок в оторванный кусок районной газетки – и только пару раз пыхнет, а уж в глазах крутит-вертит.
– Ты чегой-то вышел без шапки, дурында?! – по-злому ворчала Антонина Иванна, его супружница. – Заболешь опять ведь! Кому тогда лечить-то придется? Мне! До больницы тебя не довезешь, скорую не дождешься! Да и кому ты нужён, старый хрен!
Тоня ворчала всю жизнь – сколько он себя помнил. Но за последние три-четыре года у старухи на этой почве совсем кукушка поехала. Так он себе и объяснял «кукушка поехала» – и всё тут.
– Ты чего пошел в магазин-то поутру? Чья там смена? Нюркина? Ты на кого там глаза лупишь, дурында? – он молчал и вздыхал.
Если Федорыч отправлялся за хлебом-молоком ближе к вечеру, то и здесь не обходилось без супружеских выражений.
– Куды на ночь глядя? Совсем рёхнутый мужичок-то у меня! Боренька, да за что это мне?! За какие грехи? Иль ты не видишь, что ночь на дворе?! – крик у Тони всё чаще переходил в плач. Боренька вздыхал и молчал.
Пробовал ковылять в магазин и днем (сама Антонина Иванна туда ходить не любила: «Глазливые они больно – продавщицы-то! Что Нюрка, что Маринка. Не пойду!»). Но и за дневные походы супружница обычно его отчитывала: причина всегда находилась.