Боевыми тропами. Сборник - стр. 1

Их было двое в окопе – две скрюченные фигуры в побуревших от пота и грязи гимнастерках. У обоих запекшиеся губы, заросшие щетиной лица, злые настороженные глаза. С первого взгляда только и разницы между ними, что один сидел неподвижно, уткнув подбородок в поднятые колени, а другой ворочался, не находя себе места. Возле их ног валялись два автомата, фляжка без крышки и закопченный котелок, раздавленный с боков. На бруствере лежала немецкая саперная лопатка с короткой рукояткой (вот-вот упадет вертлявому на голову). Согнутые спины немилосердно жгло солнце. Плавая в расплавленном зноем небе, оно остановилось как раз над ними, и потому в окопе не было и кусочка тени. Да и мало помогла бы им эта тень, так как раскаленный песок, в котором вырыт был окоп, пылал жаром печи. Песок был везде – по всему прибрежью. И в этом песке, кое-как укрепив осыпающиеся

стенки окопов прутьями и досками от патронных ящиков, сидели люди. Исходя потом, ворочались на дне окопов, как на раскаленных сковородках.

Здесь проходил фронт.

– Ну и жарища, черт бы ее побрал! У тебя нет воды?

Это сказал вертлявый. У него острые скулы, жесткие темные волосы, широкий, облупившийся на солнце нос. Он невысок, но широкоплеч. А в движеньях чувствовалось что-то кошачье, какая-то хищная гибкость. Ожидая ответа, он весь напружинился, словно приготовился к прыжку.

– Какого дьявола молчишь?! У тебя есть вода?

Другой повел на него глазом, разлепил губы:

– Я тебе уже говорил – нет.

У этого голос густой и низкий. Он рус, голубоглаз и кажется увальнем. Им обоим лет по двадцать, хотя, заросшие и измученные, они выглядели старше. Особенно скуластый. Глаза его провалились глубже, а надтреснутый голос срывался на крик.

– Подумаешь, говорил! А ты скажи еще раз.

Заметив лопату, вертлявый схватил ее и с силой швырнул в угол окопа.

– Который час?

– Десять. Без пяти.

– Он кричит уже четыре часа! В рот нам всем дышло, что не можем ему помочь. Радуйся, фриц! Ты неплохо придумал, подстрелив этого несчастного Грибача. Получилась чудесная ловушка. В нее уже начали попадаться мыши:

Иркутов, Петька Чудинов…

– Замолчи.

– Нет слушай! Красна девица! Он специально из Грибача приманку сделал. Мол, поползут выручать. Тут-то я их по одному и буду тюкать. И поползли, конечно… А надо не ползти! Надо вскочить и броситься к нему. Авось фашистская сволочь и не успеет. Меня все время подмывает.

– Знаю.

– Что знаешь?

– Что подмывает.

– Потому-то ты крутишься около меня?

– Это ты крутишься. Я сижу.

– Ты бы не успел.

– Успел бы.

– Успевай, туды тебя! Была не бы…

– Стой, дурак!.. На!..

– Григорий! Ведь морду разбил. Хватит.

– Дурак.

– Ну, остановил. А драться-то зачем?

– Тебе же на пользу.

– А если и я тебя ударю?

– Бей. Если хочешь.

– Н-на.

– М-м. Крепко.

– Я все крепко делаю.

– Сомневаюсь. Быстро – да.

Они замолчали. У скуластого красная кожица на носу лопнула, и оттуда сочилась кровь. Он осторожно промокал ее грубой тканью подола гимнастерки.

– До чего болезненны эти солнечные ожоги. И черт тебя дернул задеть меня по носу. Нянька нашлась.

– Прости. Если что.

– «Прости». На черта мне сдалось твое «прости»… Эй, а он, кажется, замолчал, а?

Они прислушались, приподняв головы.

– Нет, стонет, – проговорил русый.

– Теперь и я слышу, что стонет. А вот кричит опять. Ты не слышишь, что он кричит?

– «Братцы», кажется. И пить просит.

– А мне кажется, он кричит: «Будьте вы все прокляты!» А, Григорий?

Тот промолчал.

– Эх, из орудий бы сейчас, чтоб они все там головы поднять не могли! Запросто можно было бы вытащить Грибача. Только где там…

Скуластый пренебрежительно махнул рукой. Русый повернул к нему голову.

– Что «где там»?

– А никто и не знает о Грибаче.

– Да ты что плетешь? Просто раскрывать огневые позиции нельзя. Вот и не стреляют.