Блокада Ленинграда. Народная книга памяти - стр. 94
Мы жили в коммунальной квартире на Петроградской стороне, на Мичуринской улице, дом 19. Бомбежки были жуткие. Сначала мы спускались в бомбоубежище, в подвал нашего дома. Он был кирпичный, там хранился уголь и находились котлы парового отопления. Туда мы отнесли старые кровати и спускались при бомбежках. Сначала это все было в новинку, брат бегал на крышу и собирал осколки от снарядов. А когда стало часто засыпать подвалы, ведь снаряд или бомба обрушивает здание, подвал становится могилой, мы уже никуда не стали уходить. Все окна были закрыты, завешены одеялами, электричества не было, жгли коптилки, топили печку. Кухня была большая, метров 12 – 14, там стояло две кровати. Мы с мамой спали на одной кровати, на второй – соседка со своей дочкой. У соседки был сын такого же возраста, как мой брат, он спал на кухонной плите.
Дверь в квартиру не закрывали, никто ни на кого не нападал, но иногда ночью мы слышали какие-то крики, как будто кто-то за кем-то бежал…
У одной соседки пропала дочка, не пришла домой. Ей, наверное, было лет 12, куда она пошла – не знаю, но не вернулась. Видимо, в каком-то районе была бомбежка, и она под нее попала.
Отец ушел в народное ополчение добровольцем 29 июля. Брат ездил к нему в воинскую часть. Электрички ходили только до Ржевки, а дальше надо было идти пешком. Солдаты нам очень сочувствовали и передавали кто что может. Помню, нам брат привез хлеб.
Однажды отец приехал с фронта домой, и как раз началась бомбежка. Он лег и мы тоже, я с одной стороны, брат с другой. Отец сказал тогда, что у нас страшнее, чем на фронте, потому что, когда идет наступление, ты знаешь об этом, а когда бомбежка начнется, мы не знали, были слышны одни завывания сирены, а они шли все время.
Помню, мы брели мимо разгромленного Народного дома. Как там было страшно! Мама думала, что я тронусь умом, – везде лежали трупы, у кого оторвана рука, у кого нога. Ребенку это все было очень тяжело видеть.
Рядом с нами была булочная, туда свозили трупы. Я видела, как из нее выносят трупы и грузят в машину. Тела были раздетые, их грузили как дрова.
Мне тогда было 9 – 10 лет. Мама надевала мне на ноги сапожки и папины валенки, на зимнее пальто повязывала платок… я выглядела как маленькая старушка. А брат все время лежал. Мама думала, что он умрет, мальчики менее закаленные.
Мама пошла работать нянечкой в госпиталь, ухаживала за ранеными. А мы с братом там пели. Солдаты нас угощали кашей. Видимо, вспоминали, что у них где-то тоже есть дети…
Все время хотелось есть, мы все думали о том, что, когда кончится война, мы наедимся хлеба! Почему именно хлеба, не знаю. Когда дома еще были какие-то запасы, то такого мы еще не ощущали, а уж когда началась блокада, ощутили полностью. У меня была детская карточка, на нее давали продукты получше, даже шоколад, толстый маленький кусочек.