Блик - стр. 5

Забавно, то же самое я хотел сказать про тебя.

Я пребывала в ступоре, когда он произнес эти слова, и разинула рот, как выброшенная на сушу рыба. Он лишь ухмыльнулся, сверкнув на долю секунды своими свирепыми клыками, а потом дернул головой в сторону этой кареты и запер меня в ней.

Но я привыкла сидеть взаперти.

Здесь я уже несколько часов. Волнуюсь, обдумываю, проливаю слезы и рвано дышу, пытаясь постичь случившееся.

Чаще всего я позволяла себе давать волю чувствам, пока никто не видел.

Я прекрасно понимаю, что нельзя показывать слабость марширующим рядом солдатам и особенно командиру.

Поэтому позволяю себе разом все прочувствовать в уединении деревянных стен, разрешаю эмоциям взять верх, позволяю поселиться в голове тревожной мысли «что теперь будет».

Потому что понимаю: как только процессия остановится на ночлег, я не смогу выставить эту уязвимость на всеобщее обозрение.

Поэтому я сижу.

Сижу и смотрю в окно, голова кружится, тело ноет, слезы текут, а я осторожно распутываю узлы на моих несчастных поруганных лентах.

Золотые атласные полоски, растущие по бокам моего позвоночника, кажутся сломанными. Они болят и горят там, где капитан Фейн жестоко завязал их в клубки. Каждое прикосновение заставляет их вздрагивать, а меня – скрежетать зубами.

Мне приходится часами потеть и трястись, корчась от боли, но развязать узлы все же удается.

– Наконец-то, – бормочу я, разобравшись с последним.

Я отвожу плечи назад, и кожа, к которой крепится каждая лента, – по двенадцать с каждой стороны от позвоночника, от лопаток и до ягодиц, – натягивается.

Я расправляю все двадцать четыре ленты, насколько это позволяет сделать тесное пространство, и нежным прикосновением разглаживаю их, надеясь, что моя ласка снимет их боль.

Лежащие на полу кареты и на скамье, они кажутся мятыми и безжизненными. Даже золотистый цвет несколько потускнел в сравнении с привычным для них блеском. Напоминает поблекшее золото, нуждающееся в чистке.

У меня вырывается судорожный вздох, пальцы ноют от того, сколько пришлось приложить усилий, чтобы распутать каждый узел. Моим лентам никогда еще не было так больно. Я так привыкла их скрывать, держать в тайне, что ни разу не пользовалась ими, как сделала это на том пиратском судне, и это очевидно.

Дав своим лентам отдохнуть, я осматриваю остальные части своего тела в последних обрывках серого дневного света. После того, как карета перевернулась, у меня болят плечо и голова, а еще оттого, что меня грубо вытащили из нее Красные бандиты, когда захватили в плен.

На нижней губе небольшой порез, но его я почти не замечаю. Сильнее болит щека, по которой ударил капитан Фейн, и бок, куда он пнул меня по ребрам. Вряд ли он что-то сломал, но от каждого движения я резко втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы.