Безработица - стр. 21

– Сашенька, ты же не допил чай, – раздался голос матери. Она не сердилась, звала его ласково и нежно. Но он, схватив прутик, уже сёк заросли кусачей крапивы, стряхивая на глинозём крупные росяные капли.

Чему он учил? И чему учился сам? Ему вдруг представился дом напротив Вселенной, одинокий родительский дом, из которого он так и не вышел. Люди, человечество, эти эволюционирующие миллионы лет бактерии, – всё это осталось за его порогом, тонуло в густом мареве, как заходящее солнце, представляясь пустым и никчёмным.

– Жижа, – глухо произнёс учитель Петров. – Болотная жижа.

Не открывая глаз, он отвернулся к стене, и на ресницах у него выступили слёзы.

К середине лета установилась страшная жара. Безработные проводили дни под крышами своих домов, прятались в тени разлапистых деревьев в саду, а в сумерках весь город по-прежнему выплёскивался наружу и бессмысленно кружил по улицам, как бродят по кишкам непереваренные куски мяса. Как у заключённого, недавно получившего срок и зачёркивающего на стене камеры оставшиеся дни заточения, у Златорайска появился свой календарь, в котором отсчёт вёлся от закрытия золотопромышленной компании. Первый месяц безработицы сменял второй, третий, но в отличие от узника, живущего по обратной хронологии, Златорайску ничего не светило. Безработные не совершали преступления, приговор, который не подлежал обжалованию, им вынесли заочно, осудив на бессрочное бездействие, и это не укладывалось у них в головах. Они по-прежнему заполняли кафе, перебрасываясь словами, выдавливали улыбки, неловко повисавшие на каменных лицах, невпопад кивали или разводили руками. В сущности, они и не разговаривали, лишь время от времени, чтобы что-то сказать, спрашивали, к примеру, как сидящий напротив собирается провести остаток душного вечера, хотя до этого им, собственно, не было никого дела, а на такие вопросы отвечали пожатием плеч или неопределённым мычанием, точно речь шла не о ближайших часах, а о месяцах, или хотя бы месяце, о котором никто не имел ни малейшего представления, тем более отвечавший, застигнутый врасплох, был припёрт к стенке лицемерно ощупывающим взглядом, – разве это разговор, нет, это даже вежливостью не назовёшь. И тем не менее, продолжая им тяготиться, они дырявили собеседника своими вопросами, не видя, что другому, как и ему, хотелось бы побыть одному. Впрочем, они это видели. Как и то, что оставаться в одиночестве он не может, и поэтому, как и они, притащился в эту забегаловку. И так будет повторяться опять и опять, всё обозримое будущее, каждый вечер. Ночами бульварные фонари горели вполнакала, едва прорезая матовым светом густой мрак. Вокруг их стеклянных колпаков вилась мошкара, в траве под ними поблёскивали светляки, а лавочки оккупировали влюблённые, против которых оказалась бессильна даже безработица. Проходя мимо них, учитель Петров, которого от жары мучила бессонница, неопределённо пожимал плечами, точно разговаривал с собой, а вернувшись в дом с голыми, побеленными извёсткой стенами, в которых проводил дни и ночи, наливал в стакан водки и разражался речью, будто учил школьных выпускников: