Бездна зверя - стр. 27
9. Глава 3 (Ч.3)
Что до главных пенетраторов той ночи, я боюсь ошибиться в точности своих чувств к ним. Не было ненависти, презрения, жалости. Когда по телевизору показывают передачу о животных, я не испытываю ничего подобного к гепарду, рвущему глотку косуле, или к волку, догнавшего и растерзавшего зайца. Зверь ищет добычу. Зверю нужен корм. Человек тоже может превратиться в зверя. И в той траве под сельскими звездами и луной именно звери, а не люди жаждали сиюминутного совокупления. Из шести до предела набухших членов лишь два принадлежали зверям. Они просто взяли своё. Без удовольствия, без сожаления, без любви — без всего, что делает человека человеком. В этом контексте бессмысленно их жалеть или обвинять.
Но наряду с бессмысленностью обвинений я также не нахожу никакого оправдания их действиям. Дикий зверь должен жить либо в дикой природе, подальше от человека, либо содержаться в клетке. Для Сечи и Фарша я выбрал бы второе. Эти звери действительно опасны, потому что их инстинкты подкреплены вполне человеческим мозгом, у которого есть право управлять заложенной звериной сущностью, но он им почему-то не пользуется.
Впоследствии я избегал любых контактов с Сечей и Фаршем. Их примитивность зашкаливала в моих глазах, при этом я отдавал им толику должного уважения хотя бы за то, что они сумели сколотить вокруг себя свою, пусть и примитивную, стаю. Мне ни за что не хотелось становиться частью этой стаи, даже с правом использовать для удовлетворения сексуальных потребностей находящихся в ней самок. Однако людская жизнь многим схожа с миром животных: есть стайные животные, есть одиночки. Я был одиночкой. Во мне уже бушевал страшный по своей силе дикий зверь, который метался с воем и визгом при мысли, как кто-то другой разряжается в тепло женского лона. Но первобытные методы насильственного достижения целей меня, тем не менее, не устраивали. Хотя бы потому, что сладость полученного во время изнасилования оргазма равна примерно удовольствию голодного желудка, который утрамбовали землёй.
Да, я кипел завистью, что какие-то пьяные вдрабадан девки пожелали, чтобы другие парни лазали к ним в трусы, трогали их груди, поили их своими слюнями. Почему не я?.. Почему не мне дозволили быть с ними грубым и нежным? Почему не подо мной они извивались с воплями? Почему?.. Ведь я сделал бы всё иначе — без этого группового паскудства, без грязи, забивавшейся им в волосы, в одежду, в души.
«Когда Сеча в неё кончил, я видел, как всё потекло — прям по ляжкам», — сказал Колька, который держал Светкины ноги и был ближе всего к тому, о чём говорил.