Бездна зверя - стр. 13

Эта сцена творила со мной нечто невероятное. Я чувствовал отвращение, горечь, обиду за главного героя, за его униженную женщину. И он, и она в тот момент потеряли честь. Потеряли человеческие души, потеряли любовь, которая их соединяла, и оставили после себя только взорванные похотью гениталии, уничтожив последний оплот морали словно домашний скот, агонизирующий в первородных фрикциях, где не так уж важно, кто кого сношает. Это просто слепой пыл, безличностный и безэмоциональный. Чистый секс без удовольствия, который, тем не менее, накалял меня изнутри, когда я видел эти кадры. Отчего-то я скорее чувствовал, чем понимал, что всё происходит правильно, своим чередом. Сексуальные преступления, совершаемые главным героем «Однажды в Америке», не являются преступлениями в чистом виде. Самки, которыми он овладевает, буквально заставляют его взять их. Это жёсткая команда «Фас!», а Лапша ей просто не противится. Он слаб и преисполнен довольно заурядными фантазиями. Он — животное, которое раздразнили. Причём дразнили его так же животно, откровенно, гадостно. Но что можно взять с мальчишки, выросшего в дикости и нищите? У таких первыми открываются инстинкты. Слишком незатуманенный разум, слишком оголённые нервы.

Возбуждаясь от каждой сцены, плохо понимая, почему в моих штанах всё становится столь упругим и требовательным, я осуждал Лапшу и жалел его одновременно. Не так, как это делали женщины, которых он насиловал. Я осуждал и жалел его по-мужски — из-за морали, из-за любви к женщинам, и, конечно, из зависти. Потому позже я не только возбуждался, в очередной раз глядя с отцом фильм целиком, но и мастурбировал в одиночестве, перематывая на отдельные сцены. Сцена в машине среди прочих лидировала. И тогда я уже не думал ни о морали, ни о любви к женщинам. Зависть всё перекрывала, и мне уже хотелось быть там, в той машине — любить словно дикий зверь своё единственное и святое, чтобы оно перестало быть единственным и святым, превратившись в примитивный зов истинной сущности всего живого.

Поначалу вся эротическая чувственность во мне помещалась в узкие рамки инстинкта. Его я осознал довольно рано. Однако настоящий вкус к любви пришёл ко мне позже. Повзрослев, я стал придирчивым зверем, который умеет смаковать свои желания. И сейчас, сидя в машине, я наслаждался томным возбуждением, что было вызвано утренним происшествием. Осознание боли и трепета, уважения и страха, которые я читал на лице рыжей учительницы, дарили мне больше удовольствия, чем удовольствие Лапши в автомобиле с его возлюбленной. Одна напряженная минута пересекающихся взглядов, пронизанных током, стоит миллиона семяизвержений за одну секунду. И я не жалел, что не прижал к стенке в тёмном углу перепуганную девушку, не завёз её в дебри парка, чтобы быстро отыметь под каким-нибудь кустом. Сегодня я получил от неё сполна, даже свыше того, что ожидал, потому как всё случившееся было чистой импровизацией.