Бездна зверя - стр. 12
Когда я впервые ощутил на себе сексуальное возбуждение, мне было не больше десяти. Это было новое для меня состояние, и я, разумеется, не понимал, что с ним делать, как его использовать. Мне просто становилось жарко и тесно в собственном теле при определённых мыслях, которые были навеяны, например, кадрами из фильмов. Мой отец обожал кино про гангстеров. Часто пересматривал «Крёстного отца» и «Однажды в Америке». Это были его любимые фильмы. Должно быть, ему хотелось почувствовать себя мафиози с крепким стволом, в элегантном костюме, в шляпе с полями, с сигарой в зубах и долларами в кожаном кейсе. Однако он был простым работягой. От него я узнал всё, что он сам понимал в автомобилях, с ним научился водить ещё будучи мальчишкой. Я путался под ногами в его автомобильной мастерской и, если так можно выразиться, помогал, чем мог. В детстве я не отлипал от отца. Мать ревновала, но делала это снисходительно. Полагаю, её дальнейший поступок отчасти был продиктован в том числе моей близостью с отцом. Она не хотела нас разлучать. Но когда она исчезла, я впервые понял, как много она значила в моей жизни. И мне не хотелось думать, что я в её жизни был никем, поскольку она видела меня урывками и по большим праздникам, которые нужно было отбывать всей семьёй. Отец был моим идолом и почти ничего мне не запрещал. Даже смотреть с ним взрослые, жестокие фильмы про насилие и убийства.
«Однажды в Америке» мы смотрели раз шесть. Не знаю точно, какие сцены больше всего нравились отцу, но лично я прекращал дышать с того момента, когда возрастной полицейский на крыше дома от души трахает девчушку Пегги, которая «даёт» за деньги и, кажется, искренне наслаждается процессом. Однако эти быстротечные кадры не шли ни в какое сравнение со сценой ограбления банка, где главный герой Лапша насилует на столе с бумагами женщину, которая и навела их банду на это преступление. Перед этим она красноречиво требует сама: «Ударь меня! Ударь! Ударь, чтобы всё выглядело по-настоящему!». Для полной реалистичности Лапша не только отхлестал девушку по щекам, как она того просила, но вдобавок разнообразил её половую жизнь. О чём она впоследствии ни разу не пожалела. Это было понятно дальше из фильма, когда они вновь пересекаются, и эта девушка с откровенным азартом пытается угадать вслепую по предъявленным пенисам, кто именно устроил ей во время ограбления сексуальное приключение.
Однако в этом фильме есть ещё одно важное и для меня, и для сюжета место. Тоже с участием Лапши и тоже изнасилование. На сей раз он против воли овладевает своей любимой женщиной. Предпосылки к этому выглядят почти безукоризненно: он и она любят друг друга с детства. Он — потому что она его мечта длиной в целую жизнь. Она — потому что он бедный еврейский мальчик, оборвыш, забавный, бойкий и даже в чём-то милый. Её любовь напоминает жалость. А мужчины не выносят жалости, пускай это жалость по любви, но у женщины нет никакого права жалеть мужчину. Она может сочувствовать, сопереживать, быть к нему мягкой, добросердечной, милостивой, но жалеть — нет. Поцелуй в автомобиле, после которого следует изнасилование, был самой настоящей жалостью. Не нежностью, не признанием, не обещанием. Просто жалостью к тому, кто недостоин большего. Лапша берёт эту девку, растаптывает её об уродливый секс, в котором нет ни жалости, ни любви. Только месть и отчаяние убитого ею мужского самолюбия.