(без) Право на ошибку - стр. 23
Он тогда больно хлестал словами, так больно, что впервые пробился через толстенные стенки, которые служили мне защитой, как мне казалось.
А были на самом деле тюрьмой.
Он потом извинялся за свои слова, но какие извинения, если именно после этого я решила, что хрен вам, а не мое неотвратимое угасание?
Я буду жить, я буду не просто жить - я буду очень хорошо жить. Назло.
И вот тогда я первый раз, помнится, поела. Какой-то омлет с черным хлебом - все, что муж смог приготовить на скорую руку, но это был лучший омлет в моей жизни.
А сейчас был просто классный стейк. И я съем его весь, до последнего кусочка, и выпью вино, и жизнь наладится. А завтра или в ближайшее время я получу, что хотела, и мне станет насрать на Веринского, потому что завтра или в ближайшее время он свалит из города и я больше о нем не услышу.
И будто в ответ на мои мысли сука-судьба злобно захохотала в ответ.
Потому что вместе с последним глотком на язык пришла горечь.
Вместе с сочным кусочком хлеба, который я просто впечатала в соус и засунула в рот, и разве что пальцы не облизала, пришло понимание, что кто-то на это смотрит.
Не просто кто-то, а кто-то очень знакомый. Взглядом, которым умел смотреть только он.
Я медленно подняла голову и провалилась в бездну.
Ту самую, в которой ангелы превращаются в грязных демониц и раздирают на себе остатки тряпок вместе с плотью.
Веринский сидел почти напротив. Когда он успел попасть сюда я не знала - да и не имело это значения. Сидел, даже не пытаясь смотреть в меню. Ему не были интересны блюда от шеф-повара о которых сейчас распинался стоящий рядом официант - я знала, что распинался, они всегда так делают.
Сидел и смотрел на меня так, как будто хотел сожрать вместе с мясом - или вместо него. Сожрать или сжечь - как и раньше.
Как в тот самый первый раз, когда он посмотрел так на меня.
Как в тот день, когда моя жизнь прошла очередную точку невозврата.
Точку, устланную белым ковром.
Пять лет назад и спустя сорок одну успешно поданную чашку кофе я споткнулась об этот взгляд, выжегший на моем теле физически ощутимое клеймо, от которого я, похоже, не избавилась до сих пор, и полетела вперед, прямо на драгоценнейший и пушистый белый ковер, вместе со своей косой, полыхнувшими щеками и кофе, который приготовила для генерального директора и его заместителя.
Об этом ковре ходили легенды.
Шептались, что его Веринскому подарил шейх. И он сделан из шерсти самых высокогорных и чистых баранов, которые только существуют на планете. Еще шептались, что ковер стоил целое состояние и был для владельца «Волны» символом истинного богатства, которое всегда необъятно, не запятнано и угрожающе прекрасно.