(без) Право на ошибку - стр. 15
И вот, наконец, чудо произошло.
Я разложила еду по тарелкам и чокнулась с другом вкусным вином.
А потом подробно рассказала, что за изменения меня ждут в жизни. Без всякой лирики, конечно. Чем там пах мой новый начальник Диме знать без надобности.
Хотя пах он офигительно.
Или как он меня проверял - об этом тоже не стоило.
Дима сиял еще больше, чем я. Рад, что, наконец, сбросил это бремя? Так я еще испытательный срок не продержалась…
Впрочем, я к нему была несправедлива - он действительно был крайне добр ко мне. Пусть не без задней мысли, что я, наконец, перестану смотреть на него лишь как на друга, пусть и без особых на то причин - ничего хорошего я ведь ему не сделала. Но отказаться от его помощи я просто не могла себе позволить.
Как и от его влюбленности.
Меня так не любили раньше. Хотели, щупали, предлагали встречаться - но чтобы безвозмездно и со звездочками в глазах - не было. А это оказалось приятно. Нежно, волнительно. Хоть я ну никак не реагировала на это - я готова была видеть его другом и только - сам факт того, что есть хоть один человек, которому я не безразлично, немного грел замерзшее сердце.
Мои родители так меня не любили. Я не помнила, во всяком случае, как относился ко мне отец - он ушел, когда мне было три года; и мама потом не хотела ни вспоминать, ни рассказывать о нем - кроме имени я и не знала ничего.
Мама же таскала в дом одного за другим потенциальных отчимов и не обращала на меня внимание - но все у нее что-то не получалось. Чужие мужчины с удовольствием пользовались чистой квартирой, горячей и вкусной едой и податливой женщиной рядом - а потом она им надоедала и они уходили, чуть ли не ногами отпихивая некрасиво визжащую мать.
Которая через несколько месяцев притаскивала следующего.
В общем, с такой бурной личной жизнью времени на подрастающую дочь у нее не было.
А когда мне исполнилось шестнадцать, она привела Александра, «Сашеньку», как она его называла.
Который превратил мою жизнь в кошмар, до сих пор проникающий ядовитым оловом в мои сны, чтобы залиться в горло, уши, глаза и оставить совершенно обездвиженной и беспомощной, в гадком, вульгарном удушье, к которому у меня не было иммунитета кроме одного - бегства.
Сначала - в общагу областного центра. Потом - еще дальше. Порой казалось, что мужчины видели это во мне, замечали эту панику, готовность стать жертвой, болезненный, мерзкий страх, затапливающий меня при одном намеке на насилие, доминирование - и именно поэтому старались довлеть, ставить меня на место, потребовать то, что они бы не посмели, возможно, требовать у других женщин.