Без иллюзий - стр. 23

Михаил тоже считал, что потерпел серьезное поражение. Оно не могло не сказаться не только на настроении, но и на самооценке. Правда, вопрос, мог ли он вести себя иначе, чем вел, он себе не задавал. Не мог – и все тут. Он уже не был пешкой, обязанной делать именно то, что прикажут, а некоторой профессионально созревшей фигурой, вполне представляющей, что хорошо, что плохо, что эффективно, что неэффективно, что разумно, что бездарно. Присоединяться к хору конъюнктурщиков и бездарей было ниже его достоинства, а уж об этом он был обязан заботиться, если хотел себя уважать, когда для этого оставалась хоть малейшая возможность. Да, вышвырнуть его с этой работы могли, на какое-то время оставив совсем без заработка. Более того, «доброжелатели» вполне могли раззвонить во все места, куда он мог сунуться в поисках работы, что он упрям, неуправляем, не желает слушаться советов людей, во сто крат лучше его понимающих, что надо делать. Более того, несколько его сотрудников – подчиненных по прошлому отделу, которые были евреями, считали, что своим поведением он ставит под удар не только себя, но и их, имевших по вопросам разработки системы классификации технической документации совсем другое мнение, чем так называемый шеф. Главой внутренней оппозиции в отделе был внедренный Орловой агент по фамилии Лернер. Его амплуа заключалось в том, чтобы с умственным видом изрекать банальности и больше ничего не делать. Михаилу было предельно ясно, что Лернер просто ждет, когда сможет занять его место. Последний был в этом настолько уверен, что, во-видимому, остался единственным недовольным после смещения Горского, поскольку назначение вместо него Орловой было абсолютно неожиданным для него. В итоге всей своей фронды бездельника, которого Михаил уже несколько раз документально уличил в невыполнении плана с тем, чтобы на этом основании выставить его вон, Лернер не выиграл ничего. Ему оставалось лишь делать вид, что он очень радуется вместе с другими евреями. Один из них, в недавнем прошлом офицер, командир взвода Фишер, привыкший безынициативно выполнять то, что прикажет начальство, оказался абсолютно растерянным перед лицом фронта работ, с которыми он должен был справляться самостоятельно. Естественно, его больше устраивала позиция Лернера, с которого он поспешил взять пример.

Третьим, кто чувствовал себя оскорбленным в еврейском представлен о том, что еврей не может быть неумным человеком, хотя именно таковым по существу и являлся, был Яков Берлин, полагавший, что обладая очками и голосом, способным на некоторые модуляции, он может придать вес давно известным сентенциям. Его портфель, с которым он не расставался, служил, пожалуй, главным атрибутом, определявшим его статус старшего научного сотрудника. Он перешел в новый институт из научно-исследовательского института кинематографии во время массового набора новых сотрудников, когда кого только ни принимали, лишь бы укомплектовать штатные единицы до того, как «срежут» должности, на которые никого не успели взять – таково было главное стратегическое указание многоопытного генерала Беланова, считавшего, что когда штат полностью замещен людьми, директор может быть спокоен. А вот если не успеть укомплектоваться до внезапно ограниченного времени набора сотрудников, то директором ты уже можешь не остаться. Берлин, естественно, хвалил Пастернака и Мандельштама. А о стихах последнего он говорил с расстановкой, свидетельствующей о серьезности и продуманности его оценки: «Они … обжигают…«Ничего не имея против ни Пастернака, ни Мандельштама, Михаил все-таки находил, что старший научный сотрудник должен выдавать на-гора и еще что-то полезное. Увы, Берлин оказался совершенно неспособным на это. Единственным лицом еврейской национальности, попавшим в отдел Михаила по просьбе самого товарища Арутюнова из ГКНТ, переданной через Беланова, мог получиться – и действительно получился – толк, был молодой выпускник института инженеров железнодорожного транспорта Женя Фельдман. Этот схватывал мысли на ходу, умел делать из посылок логически правильные выводы, и вот с ним-то у Михаила сложился деловой контакт. Но три старших по возрасту еврея объявили ему, что он вместе с ними должен держаться в рамках национальной солидарности, к которой он не замедлил примкнуть, но по другой причине. Орлова обратила внимание на умного и приятной внешности молодого человека, к тому же спортсмена-пловца, загорелась к нему страстью и очень быстренько затащила его в свою постель. Темперамента у дамы хватало на кучу мужчин. Как к этому относился ее муж, Михаилу было неизвестно, однако внезапный карьерный рост супруга наводил на мысль, что обслуживание его женой первого заместителя председателя Госкомитета имело смысл и для него. Что и говорить – смысл в политике этой дамы безусловно был. А для своего удовольствия, как говорили в прежние времена, она соблазнила Женю Фельдмана. Что привлекло его кроме легкости овладения женщиной много старше его, причем определенно не обладавшей легко возбуждающими мужчин прелестями – трудно было понять. Ведь в том же отделе Орловой на него вешалась и другая дама, тоже старше Жени, но куда более привлекательная, чем шефесса. Или все дело было в том, что для Жени было чем больше, тем лучше? Подозревать его в том, что он хотел делать карьеру в постели начальницы, Михаил не мог. Женя и сам был в состоянии продвигаться вверх, тем более, что за ним маячила тень самого товарища Арутюнова, который во время организации института заставил Беланова взять на себя, то есть на институт, обязательства разработать единую систему классификации печатных изданий и документальных материалов, злить которого, особенно ввиду скверного состояния дел по ее созданию, в институте никто не собирался.