Беседы о музыке с Сэйдзи Одзавой - стр. 25
Начинается каденция [12.50].
Мураками: Лично я обожаю эту каденцию Сёркина. Он будто взбирается в гору с поклажей на спине, поэтому разговор получается не плавным, а сбивчивым – звучит очень симпатично. Слушаешь и волнуешься, взберется или нет, и музыка постепенно проникает внутрь тебя.
Одзава: Современные музыканты играют активнее. Но так тоже можно.
На мгновение кажется, что пальцы пианиста вот-вот запутаются [14.56].
Мураками: Еще бы чуть-чуть, и все. Но в этом своя прелесть.
Одзава: (Смеется.) Да, это было на грани.
Каденция завершается и сразу вступает оркестр [16.02].
Мураками: Когда слышишь это вступление, дух захватывает, настолько оно выверенное.
Одзава: Согласен. Этот литаврист очень хорош. Действительно хорош. Его зовут Вик Фёрт, с самого основания Сайто Кинэн он играл на литаврах, почти двадцать лет, еще буквально три года назад.
Заканчивается первая часть [16.53].
Одзава: Под конец стало гораздо лучше.
Мураками: Согласен. Смогли договориться.
Одзава: Каденция и правда была хороша.
Мураками: Каждый раз, слушая эту запись, я внезапно очень устаю, но не страшно. Здесь хорошо виден его характер.
Одзава: За сколько лет до его смерти сделана запись?
Мураками: Запись восемьдесят второго года, а Сёркин умер в девяносто первом. Получается, за девять лет до смерти. На момент записи ему было семьдесят девять лет.
Одзава: Значит, умер он в восемьдесят восемь.
Мураками: Темп записи определяли вы?
Одзава: Поскольку маэстро здесь Сёркин, мы всё делали в точности, как он задумал. С самого начала репетиций. Тутти в начале – тоже, чтобы полностью подстроиться под его манеру. Я здесь дирижер аккомпанемента.
Мураками: Вы долго репетировали?
Одзава: Примерно два дня плотных репетиций, затем концерт и после этого – запись.
Мураками: То есть Сёркин многое обозначил заранее.
Одзава: Главное – характер произведения. Его определил Сёркин. Однако, слушая сейчас запись, я вижу, что мне не хватило смелости. Надо было действовать резче. Это такое произведение, четкое, надо было выходить активнее, не робеть…
Мураками: Как слушатель я тоже заметил эту робость.
Одзава: Да, я старался не переусердствовать. Но сейчас понимаю, что, если Сёркин вот так свободно делал ту музыку, какую хотел, мне тоже стоило действовать чуть свободнее.
Мураками: Маэстро здесь как рыба в воде. Словно рассказчик классического ракуго[3].
Одзава: Пальцы слегка запутались, но он не обращает внимания и спокойно делает свое дело. Хотя там, где я сказал «на грани», это и правда было на грани. Но в данном случае это оправданно.
Мураками: Когда я впервые слушал эту запись, мне постоянно мешала то ли механика его рояля, то ли чуть запоздалое туше. Но после нескольких прослушиваний, как это ни удивительно, перестаешь это замечать.