Берлинская жара - стр. 37

– Не верится, – вздохнула она.

– Как же получилось, Дори, что, живя в Берлине, вы ни разу не были на Ванзее? – сменил тему Хартман.

– Не приходило в голову приехать сюда. У нас в Кройцберге, знаете, свои курорты.

Девушка села на стульчик, кутаясь в тот же шерстяной жакет, который был на ней во время их первой встречи. Хартман показал ей бумажный пакет, прихваченный им из машины.

– Я взял вино, – сказал он. – Но забыл бокалы.

Дори улыбнулась:

– Что ж, будем пить из горлышка.

Он сел рядом на доски, привалившись спиной к перилам, извлек из пиджака штопор, ловко вынул пробку и протянул ей бутылку.

– Это правда, что где-то здесь живет Геринг? – спросила Дори, отпив вина.

– Правда. Вон там, на острове.

– Должно быть, это государственная тайна?

– Конечно. Если бы он так часто не хвастался своим особняком.

Она вернула ему бутылку:

– Чудесное вино.

– Мозельское. Из старых запасов.

– Я уже забыла его вкус.

– В немецком много сахара и мало солнца. Я угощу вас испанским, из Каталонии.

– А мы до войны любили французское. Его разбавляют водой.

– О, не обязательно.

– Отдавайте бутылку, – засмеялась Дори. – А то мне не останется.

Она поднесла горлышко к губам, и сквозь зеленое стекло ударило солнце. Хартман зажмурился, но не смог отнять глаз от светящейся головки девушки.

– По-моему, это лучшее из того, что может предложить алкоголь, – воскликнула Дори.

– Не забывайте, – самодовольно усмехнулся Хартман, – я ведь наполовину испанец и разбираюсь в вине не понаслышке.

По старой тропе, вздыбленной разросшимися корнями могучих дубов, они вышли к небольшой танцплощадке на опушке парка, где трое дряхлых инвалидов, вооруженных аккордеоном, трубой-пикколо и парой эстрадных барабанов, пытались сладить нехитрую мелодию. Труба заметно фальшивила, барабан сбивался с ритма, но в целом звучание получалось сносным.

– Эта паршивая пикколо никуда не годится, – возмутился худой трубач с искривленными, артритными пальцами, обращаясь почему-то к Хартману, которого видел впервые. – Звук высокий – ей только с концертиной дудеть. Вот была у меня труба, лучше не бывает – так жена продала, зараза. Проели. А эту и не купит никто. Насмешка на инструмент, и только. А труба была чистая, тысяча девятисотого года, мой господин. Я ею на танцах играл.

– А что, старики, «Голубой вальс» можете? – спросил Хартман.

– Это который Штрауса? – уточнил полный аккордеонист в берете, придавленный собственным инструментом.

– Нет, это другой. – Хартман тихонько напел мелодию.

– А-а, это? Знаю, – кивнул трубач. – Это мы играли. Ну, помните?

И немного посовещавшись, пожилые музыканты нестройно, но энергично затянули старый медленный вальс, под который когда-то танцевали их дети, что послужило Хартману основанием пригласить Дори на танец.