Беременна по принуждению - стр. 31
Отец с матерью начали скандалить ещё с вечера. Я давно не видел такой ссоры!
Обычно дома всегда было тихо. Отец возвращался поздно, но они всегда ужинали с матерью вдвоём, это было их совместным ритуалом, позволяющим обоим чувствовать, что они семья.
А сейчас он кричал так, что я отчётливо слышал каждое слово:
— Я убью вас обоих: тебя и твоего наёбыша!
Пашка, несмотря на то что в свои семь лет, был крепким и задиристым мальчишкой, плакал у меня в кровати. Мы лежали, как мыши, чтобы не привлекать внимания. Даже опасались громко дышать.
— Не бойся, — постоянно говорил я ему, лежа в темноте под тёплым одеялом. Брат дрожал, но плакать переставал.
А я впервые в жизни молился Богу о том, чтобы отец успокоился и никого не прибил.
— Это неправда, говоришь? А это тоже неправда? Почитай, раз идиотка!
И наступала временная тишина, прерываемая лишь тихим воем матери. Бить отец умел так, чтобы почти не оставлять следов, но боль от этого меньше не становилась.
Я почти сам ощущал его удары, но знал, что вмешиваться нельзя. Я отвечаю за брата, он маленький, кроме меня, сейчас никто его не защитит.
— Пойдём к маме, — шептал он.
— Нельзя, сейчас они успокоятся, — повторял я столько раз, сколько понадобилось, чтобы самому в это поверить.
Тогда я не знал масштаба бедствия, постигшего нашу семью, но звериным чутьём угадал, что гроза пройдёт нескоро, ещё будут громы и молнии, которые надо пережить, перетерпеть, стиснув зубы и спрятавшись под одеялом.
— Мама умрёт? — внезапно спросил Пашка, и я обнял его под одеялом так крепко, как смог.
— Нет. Поболеет, и всё пройдёт. Мы не можем ей помочь.
— Почему?
— Потому что, если отец сейчас увидит тебя, ей достанется ещё сильнее.
— Спустись сам, Максим, тебя он не тронет. Ну, пожалуйста! Ты любимчик! — продолжать скулить брат, а я только гладил его по голове и продолжал успокаивать.
Сердце колотилось в горле, голова соображала паршиво, в мозгу билась только одна мысль: пересидеть. Глупо изображать храбрость перед ураганом, если силы не равны.
Если бы речь шла только обо мне, я бы ринулся вниз и сделал так, чтобы отец заткнулся. Я уже тогда умел взывать к его совести, подставляться под удар так, чтобы противник устыдился занесённой руки. Мог принять удар с ледяным спокойствием и презрительно сплюнуть кровь на ковёр.
Но сейчас моя бравада только сильнее разозлит отца. И он сорвётся на Пашке. Конечно, не убьёт, но ремнём постегает знатно.
Много позже я понял, что когда мужчине больно, в нём просыпается Зверь, требующий крови и жертв. И не успокоится до тех пор, пока не иссякнут силы и не наступит апатия.