Белый Клык - стр. 25

Теперь можно было в мире и покое разделить заслуженную трапезу, изловленную таинственным деревом, между верными компаньонами, что и было тотчас же сделано к вящему удовольствию присутствующих.

В бесчисленной чреде прогалов и тропинок таинственные танцующие высоко в небе зайцы попадались им всё чаще, и у волчьей пары было достаточно времени внимательно осмотреть и обследовать их. Волчица, как более храбрая шла к добыче всегда первой, а Одноглаз, испуганно кося взглядом, всегда следовал за ней чуть поотдаль. Ему было на что посмотреть и чему поучиться у своей подруги, во всяком случае полезному и волшебному искусству безопасно обчищать человечьи западни. И их опыт и великая наука кидать обманщиков в дальнейшем сослужила им хорошую службу.

В течение двух дней Волчица и Одноглаз уныло шлялись вокруг индейского лагеря. Одноглаза что-то сильно тревожило, и он дёргался и нервно поскуливал на далёкие дымы посёлка, трусливо поджимая хвост, а Волчица, словно привязанная к человеческому обиталищу невидимой нитью, упорно бродила вкруг посёлка. Его удивляло её желание крутиться вокруг явной опасности. Но как-то ранним утром, когда всё вокруг было тихо, как в Раю, внезапно раздался хлёсткий выстрел и в каком-то дюйме от головы Одноглаза в ствол вошла пуля. Это было вещим сигналом, и после этого у волков не возникало никаких сомнений в правильности единственно верного решения – бежать отсюда сломя голову. Длинными упругими прыжками они припустили вдоль извилисто лесной тропы, в несколько секунд увеличив безопасное расстояние между ними и безжалостным стволом. Бежать им пришлось совсем недолго – дня три, не больше. Волчица меж тем своих поисков не оставляла, а наоборот, казалось, только обретала всё большее упорство в осуществлении своей тайной цели. Волчица за последние дни изрядно отяжелела и ей было совсем непросто преодолевать такие расстояния. Как-то раз, в разгар преследования зайца, охоты, в ходе которой раньше ей ничего не стоило за несколько минут настигнуть добычу, она вдруг прекратила атаку и лениво разлеглась на пушистом снегу. Отдахала она теперь довольно часто и подолгу. Однажды во время такой лёжки Одноглаз боком подрулили к ней, но не успел он ткнуть в её шеи носом, как она взвилась в дикой ярости и укусила его, а Одноглаз в комическом ужасе отвалился от неё, упал на спину и стал потешно отбиваться от её наскоков с шутливым энтузиазмом, широко разевая пасть и шумно дыша, когда его настигали её острые зубы. Скоро Волчица стала вовсе нетерпима, её характер окончательно испортился, и надо только представить себе мужественное многотерпение Одноглаза, который стоически выносил все её выходки. И вот Волчица наконец обрела то, что так дого искала. Это было несколькими милями вверх по течению мелкого, извилистого ручья, который летом втекал в Маккензи, теперь же, в разгар зимы, ручей представлял из себя скопище ледяных глыб, от истоков до устья обратившияь в сплошную полосу промёрзшего искристого льда. Склонив голову почти до земли, в этот день волчица усталой рысью брела позади Одноглаза, который оторвался от неё довольно далеко, и задержавшись внезапно у нависшей над берегом высокой скалы, стала нюхать обрывистый глинистый навес над замёрзшей водой. Она вперилась в этот обрыв и внезапно приблизилась к нему. Потоки обычного в этих краях буйного половодья вымыли в береге узкую длинную трещину, за которой угадывалась небольшая глинистая пещера. Она на мгновение задержалась у входа в эту пещеру и стала внимательно присматриваться к нависавшей над ней стене, потом обежала вокруг неё и остановилась там, где кончался обрыв и начинался длинный, порлогий скат. Через узкое, едва преодолимое отверстие она пролезла внутрь. Особенно трудно ей дались первые три фута, тут ей пришлось медленно ползти, и только потом пространство стало быстро расширяться, превратившись в итоге во вполне просторную пещеру. Пред ней была почти идеально круглая площадка футов шести диаметром. Волчица почти касалась здесь холкой потолка. Внутри было сухо и довольно уютно. Волчица сразу принялась осматривать и обживать пещеру, а Одноглаз, чтобы не мешать ей, стоял у входа, как верный и терпеливый страж и только наблюдал за ней, слегка наклонив голову набок. Она медленно склонила голову, опустила её почти до самых сведённых вместе лап, потом волнообразно изогнувшись пару раз перевернулась вокруг своей оси, не то со вздохом усталости, не то с нескрываемым наслаждением, потом быстро подогнула ноги под себя, заурчала и растянулась на глиняном полу, устремив стеклянный взор ко входу. Востря подёргивающиеся чуткие уши, Одноглаз втайне улыбался ей всей своей душой. И готов был подсмеяться её довольству. Волчица задрала глаза и увидела, как в светлом, осиянном пятне входа в пещеру как маятник весело мечется венчик его хвоста. Ничего добродушнее этого хвоста ей в жизни видеть не привелось. Голод был единственным чувством, которое сейчас испытывал Одноглаз. Ему удалось наконец заснуть у входа в пещеру, но сон его был чуток и полон тревожных фантомов. То и дело его уши начинали трепетать, это означало, что он просыпался и принимался принюхиваться и прислушиваться к тому, что нашёптывал ему этот мир, уже залитый ярчайшим апрельским солнечным светом и присматривался к игре солнечных пятен на свежем снегу. Но лишь только опять на Одноглаза накатывала клейкая дремота, и он начинал клевать головой, звонкие голоса весенних ручейков затевали серебряный перезвон в его голове, они что-то нежно нашёптывали ему, он пытался осознать, что и тогда открывал глаза и поднимал голову, начиная с напряжением влушиваться в доносившиеся звуки. Теперь на небе снова полновластно царило Солнце, посылая приказы всем своим живым порождениям, и зычный призыв пробуждающейся жизни властно прокатывался по оживающему Северу. Воздух наполнялся едва ощутимым клейким ароматом весны, и даже под снегом теперь осторожно копошилась новая жизнь, деревья переполнялись соком, и ледяные оковы с треском отоскакивали от набухших почек. Одноглаз озадаченно посматривал на подругу, но ни в её глазах, ни в её позе не было и намёка на то, что она намерена сдвинуться с места и подняться со своего жёсткого ложа. Он огляделся вокруг и увидел полдюжины чирикающих в восторге снегирей, заметив движение волка, они шумной стайкой вспорхнули с места. Волк лениво проводил их взглядом, потом посмотрел в сторону своей подруги, пытаясь понять, не желает ли она чего-либо, и не заметив в своём окружении никаких изменений, стал снова подрёмывать и клевать носом. Волк сердился, как на зло его не желали оставитть в покое. Сквозь дремоту до него донеслось надоедливое жужжание. Дремота сладкими волнами накрывала его, и он обмахнул пару раз свою морду мощной лапой и, зашевелившись, проснулся. Возле самого кончика его носа вился наглый комар, не уставая надоедливо жужжать. Комар был просто огромен, вероятно он провёл холодную зиму в каком-нибудь тёплом, мшистом пне, и теперь по воле всевластного Солнца проснулся от оцепенения и выбрался наружу. Весёлая игра с длинноногим летуном развлекала волка. Он всё сильнее ощущал, что настало время, когда никому не будет дано противиться живительному призыву оживающей Природы. Единственное, что портило эту гармоничную картину и настроение волка – ему страшно хотелось есть. Одноглазу ничего не оставалось, как подползти к своей подруге. Мысль поднять и развеселить её не оставляла его головы. Но Волчица только огрызнулась и рыкнула на него. Он оставил её, выбрался из пещеры и решил отправиться один. Снаружи ему в глаза ударил нестерпимый солнечный свет. Снег под ногами был рыхл и проваливался под ступнями, волк понял, что его миссия будет нелегка. Он двинулся вверх по течению ручья, он по-прежнему был покрыт толстым слоем льда. Волк двигался прыжками от дерева к дереву, по тем местам, где лежала густая тень и снег, слежавшийся за зиму, был ещё досточно твёрд, восемь часов прошли в бесплодных и тяжёлых скитаниях и в пещеру волк вернулся до темноты ещё более измождённым, голодным и уставшим, чем был. Не раз дичь попадалась ему на глаза, но поймать её он был не в состоянии. По талому насту зайцы легко уходили от погони, а волк то и дело проваливался в полыньи и бесплодно барахтался в снегу, теряя и силы. При входе в пещеру странное смутное чувство заставило Одноглаза на мгновение замереть и прислушаться. Слабые, неясные, незнакомые звуки доносились изнутри. Это явно не был голос волчицы, но в этих звуках всё равно угадывалось нечто до боли знакомое. Одноглаз осторожно пролез в пролом и натолкнулся на предостерегающее рычание подруги. Он не слишком испугался этого рыка, но решил не испытывать судьбу, и почёл за лучшее держаться на изрядном удалении от неё. Теперь его интересовали совсем другие звуки – едва слышные, слабые повизгивания, похожие на плач. Сердитое рычание волчицы стало громче. Свернувшись клубком у входа в пещеру, уставший волк положил голову на лапы и заснул. С наступлением утра в логово проник тусклый утренний свет, и проснувшийся волк стал снова прислушиваться, пытоаясь понять источник новых звуков, доносившихся со стороны Волчицы. В грозном порыкивании волчицы Одноглазу мерещились теперь новые оттенки – в нём мерещилась ещё и тупая животная ревность. Однако ему удалось разглядеть между ногами волчицы пять крошечных, пышистых, живых клубков. Это были новорождённые волчата. Слепые, слабенькие, совершенно беспомощные, они только тихо повизгивали, пытаясь открыть глаза на свет. Новое чувство – смесь крайнего удивления и нежности овладело Волком. Не надо думать, что такое было впервые в жизни Одноглаза, нет, за его суровую, долгую, саостоятельную, полную удач, страданий и приключений жизнь он уже много раз сталкивался с тайной рождения новой жизни, но каждый раз это сопровождалось чувством радости и удивления. Беспокойный взгляд волчицы озадачил и остановил его. Волчица внимательно поглядывала на него и глухо порыкивала, а по временам, когда он пытался подползти к ней и оказывался слишком близко, ворчание взмывало, становилось громким и свирепым. Древние инстинкты, далеко опережающие у всех матерей-волчиц жизненный опыт, теперь подсказывали ей, что отец-хищник способен, будучи голоден, съесть своё немощное потомство, и хотя ничто не говорило сейчас о таком исходе, её опасение было совсем не лишним. Всё равно опасения и страх заставляли её отгонять Одноглаза от волчат, порождённых его семенем. Но на самом деле никакой опасности им не грозило. Старый Одноглаз и сам теперь был подвержен ханжеству и начинал испытывать импульсы древних инстинктов, которые достались ему от бесконечного ряда его предков – отцов. Не вдаваясь в существо этих инстинктивных импульсов, не имея возможности анализировать их, Одноглаз с разу предался их природной силе, и ощутил это странное и живительное влияние, Одноглаз повернулся спиной к волчице и копошащемуся под ней его новорождённому потомству и отправился на поиски еды. Милях в пяти-шести от его логовища была излучина ручья, и два его рукава под прямым углом уходили в горы. Одноглаз избрал направление и пошёл вдоль левого рукава, где через какое-то время учуял чей-то явный след. Он тщательно принюхался и выяснил, что след совсем свежий. Тогда волк лёг на снег и посмотрел в том направлении, куда вёл след. Потом он вскочил, не спеша повернулся и потрусил вдоль правого рукава. Следы, которые были пред ним, были куда крупнее его собственных, и волк понимал, что там, куда они уводят, брезжит гарантированная надежда на сытость и довольство. Полмилей выше по течению его чуткое ухо уловило какой-то невнятный, скрежещущий звук. Неслышно подобравшись как можно ближе к его источнику, волк увидел дикообраза у дерева – привстав на задние лапы, он увлечённо точил зубы о дерево. Совершенно не уверенный в успехе, Одноглаз сзади мягко подобрался к дикообразу. Одноглаз хорошо знал Север, и сообразил, что ещё никогда раньше так далеко на севере дикообразы ему не попадались. Со стыдом он мог признаться лишь самому себе, что за всю свою охотничью карьеру ему так и ни разу не удалось полакомиться дикообразьим мясом. А надо бы! Но тот же опыт, который предостерегал от головокружения от успехов, подсказывал, что в этой странной жизни бывает непредсказуемая удача, и если счастье вдруг повернётся к нему лицом, чем чёрт не шутит, может и выгорит на сей раз дивное дикообразье жаркое. В конце концов, при встрече двух живых сущностей никогда не знаешь, чем закончится эта встреча. Почуяв угрозу, дикообраз тут же свернулся плотным клубком, растопырившись во все стороны длинными, чёрными, острыми иглами. Нападение пришлось прекратить, никакого смысла в нём теперь не было. По молодости Одноглаз ещё мог совершать смешные ошибки, но не теперь. Ему вспомнилось, как однажды по молодости он ткнулся носом в такой клубок и получил по носу свирепый удар по морде. Одна из игл так и засела в его носу, причиняя при движении такую острую, мучительную боль, что слёзы две недели застилали его глаза, пока игла сама собой не вышла из его носа. Он лёг поодаль, не более, чем в футе от кончика хвоста дикообраза и затаился, принуждая себя покорно ждать подходящего для нападения момента. Никто не знает, что будет, надо надеяться на лучший исход! Жизнь довольно часто завтавляет нас караулить свой шанс и ждать, притаившись во тьме ночи. Вдруг дикообраз молодой и неопытный, и ему придёт в голову, что всё успокоилось, и он развернётся. Тогда грянет миг резким, ловким ударом раскроить нежное, ничем не защищённое брюхо врага. А потом… Прошло полчаса полной недвижности. Далее ожидать чудес не имело смысла. Одноглаз злобно и шумно поднялся, свирепо оскалился на неблагодарный клубок и зарычал. Ответа не последовало, и волку ничего не оставалось, как гордо покинуть поле битвы и двинуться дальше. Этот эксперимент только подтвердил опыты былых времён – сколько бы Одноглазу ни приходилось вот так караулить свернувшегося дикообраза, в этом никогда не было никакого смыла, и всегда приходилось уходить, не солоно хлебавши. Тратить на дикообраза своё время не имело никакого смысла. Оглянувшись на коварную добычу в последний раз, Одноглаз затрусил вдоль по правому берегу замёрзшего ручья. День был на исходе, и ничего не свидетельствовало о том, что поиски еды закончаться удачей. Теперь волка толкал вперёд только пробудившийся во всей силе закон Природы – Закон Отцовства. У него не было ни йоты сомнения, что как бы ни кончился этот день, но он обязан вернуться к своей волчице с законной добычей. Незадолго до полудня ему на глаза попалась белая, крупная куропатка, вернее сказать, они попались на глаза друг другу, очутившись нос к носу, когда он внезапно вынырнул на поляну из густого, колючего кустарника. Куропатка, нахохлившись, сидела на корявом, старом пне, и до неё от кончика его носа было не более фута. Они узрели друг друга практически одновременно. В одно мгновение мелькнули раскрывшиеся для взлёта крапчатые крылья птицы и стрелой метнулась мощная лапа, сбивая её вбок, от удара птица кувыркнулась и ударилась о землю, и через мгновение с лязгом сомкнулись острые волчьи зубы, прерывая её истошные метания по снегу. Сотой доли секунды не хватило куропатке, чтобы не погибнуть, спастись, и этого мгновения ей дано не было. Волк схватил её на взлёте. Раздался хруст костей и несколько перьев отлетело в сторону. Зубы хищника ощутили нежное, свежее мясо и смыкались всё сильнее. Потом в глазах волка появилось совсем другое выражение, и он, как будто вспомнив давний наказ, что было сил припустил бежать к своей пещере, сжимая куропатку в зубах. Он быстро пробежал вдоль ручья своей беззвучной поступью ещё милю, скользя вдоль замёрзших деревьев, как лёгкая тень, на мгновение останавливаясь у каждого изгиба ручья, чтобы оглядеть и оценить картину, и в какой-то момент ему снова попались на глаза отпечатки этих больших, мощных лап. Следы вели туда же, куда стремился и сам волк, и надо было быть готовым в любую секунду лицом к лицу столкнуться с обладателем этих могучих конечностей. Здесь ручей совершал крутой поворот, и волк осторожно заглянул за выступ скалы. Увиденное его зорким глазом заставило волка напрячься и буквально вжаться в мёрзлую, комковатую землю. Он впервые увидел зверя, оставившего такие мощные следы на снегу – это была крупная, зрелая самка рыси. Она возлежала, напрягшись в ожидании на том же самом месте, где ещё недавно лежал он сам, и караулила свернувшегося клубком дикообраза. Если раньше бегущего вдоль корней деревьев Одноглаза можно было сравнивать с проскальзывающей тенью, то теперь он двигался так, как будто был эхом той малоприметной тени. Шаг за шагом, медленно и неуклонно он огибал с подветренной стороны недвижную, как древнее извание пару – затаившегося дикообраза и недремлющую в ожидании рысь. Спешить было нельзя. Волк улёгся на снег и положил куропатку сбоку от себя. Сквозь просветы в густых сосновых ветвях он с пристальным вниманием наблюдал теперь за очередным актом вечной борьбы за жизнь между хищником и жертвой, игры, исход которой никогда и никто не мог знать заранее. Здесь шансы дикообраза и рыси были равны, и шёл поединок выдержки дикообраза и упорства рыси. Каждый здесь делал свою ставку, полагая свои шансы предпочтительными. Сама же игра имела очень просто смысл – один из участников намеревался съесть другого, а другой всего лишь желал не быть съеденным. Как ни странно, старый волк вознамерился принять участие в этой игре, издали наблюдая за полем битвы хитрости и выдержки, втайне испытывая особое предчувствие, что ему каким-то удивительным образом удастся не только выйти из неё живым, но и остаться с наваром, обрести новую добычу, которая нужна была ему в гораздо большей степени, чем в ней нуждалась рысь. Минуло полчаса, канул час, и ничего не произошло, всё оставалось на своих местах. Мяч по прежнему топырился острыми иглами, сохраняя полную неподвижность, и если бы не слишком правильные, плавные формы, его вообще можно было бы принять за камень. Рысь тоже не двигалась, превратившись в напряжённое мраморное изваяние. Одноглаз – третья вершина этого фантастического треугольника – лежал, как мёртвый. Их недвижность была такова, что окажись вблизи внешний наблюдатель, ему едва ли удалось увидеть их. А между тем внутри этого сконцентрированного в точку немотствия клокотала огненная жизненная воля, воля на грани боли и срыва. Едва ли кто из них, оставаясь с виду каменным столпом, когда-либо ощущал такое напряжение всех сил и веры, какое они все испытывали сейчас. Едва видным плавным движением Одноглаз чуть подался вперёд, ещё больше изощряя своё зрение и слух. За сосной, которая сильно загораживала ему вид, меж тем происходили какие-то метаморфозы. Ожидание длилось слишком долго, и дикообраз наконец решил, что его преследователь убежал, и бояться больше нечего. Крайне медленно, так, чтобы это было практически незаметно, он стал распластываться и расправлять свою непробиваемую чешую. Голодный живот Одноглаза сжался, и горячая слюна стала заливать его гортань. Это была живая, желанная дичь с горячим, свежим мясом – то, о чём он мог только мечтать. Почти готовое, сказочное блюдо! Дикообраз ещё не успел развернуться совсем, когда вдруг увидел своего ненавистного врага. Молнией он стал сворачивать свою защитную броню, но рысь на какую-то долю секунды опередила его, стрелой выбросив мощную, когтистую лапу. Рысь вовремя нанесла свой удар, с быстротой которого едва ли смогла бы поспорить даже молнии с небес. Крепкие, длинные, острые, как сабли, полусогнутые когти зверя полоснули по розовому брюху дикообраза, распоров его, и мгновенно отдёрнулись назад. Но и для рыси это было не простое и небезопасное мероприятие. Развернись дикообраз на секунду позже, не заметив караулящей его рыси, у неё было бы время, доля секунды, чтобы отдёрнуть лапу, чтобы она осталась невредимой, но дикообраз на сей раз был в таком положении, что когда рысь отдёргивала лапу, неистовая боль пронзила бедное животное, и дикообраз всей своей силой ударил рысь хвотом и всадил в неё рой своих ядовитых игл. Всё произошло с такой скоростью, что глаз человека наверняка не смог бы почти ничего заметить – ни коварного удара рыси, ни ответного хука дикообраза, ни смертельного его взвизга, ни яростного вопля большой кошки, впавшей в шок от боли и смятения. Античная трагедия была в полном разгаре. Охваченный нетерпеливым порывом, Одноглаз привскочил и напрягся. Он буквально дрожал от возбуждения. Его хвост вытянулся и замер. Рысь, потеряв от боли остатки разума, с яростью набросилась на дикообраза, источник испытанной ею неистовой боли. Хрипя и визжа, пытаясь снова свернуться в клубок и скрыть вывалившиеся на снег внутренности, дикообраз извернулся и снова нанёс рыси мощный, хлёсткий удар хвостом, вонзив в рысь новую порцию жестоких игл. Рысь снова завертелась и неистово завизжала, её боль была едва ли переносима, и она отпрянула назад, фыркая и отчаянно тряся головой, её большой чёрный нос, сплошь утыканный чёрными точками, теперь был похож на бабушкину подушечку для иголок. Спасения от боли не было, и рысь то царапала себя когтями по морде, то била себя лапами, тщетно статаясь избавиться от болезненных уколов. Она то замирала на мгновение, то прыгала из стороны в сторону, то тёрлась о ветки и заснеженный мох. Будто огонь сжирал её морду, и рысь металась вкруг полумёртвого дикообраза, не помня себя от дикой боли и страха. Не переставая выть и фыркать, рысь истошно дёргала головой и била по земле своим длинным хвостом, а потом вдруг легла на снег и затихла. Одноглаз не сводил с неё пристального взора. Вдруг он привскочил и напрягся. Холка его вздыбилась – рысь вдруг взметнулась высоко вверх и бросилась прочь, громко завывая, нелепо прыгая и сопровождая каждый свой прыжок неистовым визгом. Её дикие крики постепенно замирали вдали, и только когда совершенно замерли в пространстве, Одноглаз робко двинулся к месту охотничьей драмы. Он ступал так деликатно, так осторожно, как будто был не волком в лесу, а балериной в театре, и издали казалось, что он рассматривает каждый дюйм земли под ногами, опасаясь увидеть там ряды окровавленных иголок или что-то похуже. Да, он и в самом деле опасался за мягкие подушки своих лап, опасался, что острые дикообразьи иглы вонзятся в них точно так же, как они вонзились в нос рыси. Дикообраз был ещё жив. Он увидел волка и приветствовал его истошным, отчаянным визгом и лязгом зубов. Каким-то чудом ему удалось почти свернуться, но было видно, какая серьёзная рана расползлась у него на животе. Дикообраз медленно исходил кровью и погибал. Мышцы на животе его были разорваны, живот был празорван почти посредине и часть кишок вывалилась наружу. Он продолжал испытывать мучительную жажду жить, но боль и невозможность двигаться, так же, как онемевавшие конечности мучили и изводили его. От прежнего клубка ничего не осталось и в помине, под дикообразом образовалась большая кровавая лужа. Во тьме слышался тяжёлый хрип. Одноок, не сводя глаз с дикообраза, прыгал и, широко раскрыв пасть, жадно заглатывал снег со сгустками крови. Но такая закуска только распаляла терзавший его в нутренности огненный голод. Ему конечно хотелось броситься на добычу и одним ударом добить её, но огромный жизненный опыт и пришедшая с ним зрелая осторожность на сей раз стопорила его. Слишком опасно! Ещё преждевременно! Надо лучше выждать! Сколько придётся ждать, он не знал, но был готов ждать столько, сколько нужно, хоть до конца света! Поднятые дыбом иглы дикообраза теперь мелко подрагивали, и опускались, а потом снова его пробивала дрожь и иглы, погромыхивая, взлетали вверх. Одноглаз лёг совсем рядом с дикообразом, прямо перед ним и положил голову на лапы, наблюдая. Дикообраз бесился от боли и вида врага и дико скрежетал зубами, но теперь этот скрежет часто переходил в тяжёлый хрип и жалобное тихое повизгивание. Скоро иглы на шкуре дикообраза вообще опустились, и по ним лишь пробегала неровная, резкая дрожь, и наконец настал момент, когда дрожь прекратилась. В это мгновение Одноглаз уловил последний лязг зубов дикообраза, и дикообраз замер – его обямякшее тело больше не шевелилось. Несколько раз нерешительно протянув лапу и так же нерешительно убирая её, волк наконец осмелился тронуть мёртвого врага, потом растянул того во всю длину и перевернул на спину. Не было никаких сомнений – дикообраз был мёртв. Внимательно обнюхав и осмотрев добычу, волк надёжно прихватил её зубами и побежал вместе с ней вдоль ручья. Он волочил дикообраза по снегу, отвернув в сторону голову, чтобы не натыкаться на острые, колючие иглы мертвеца. Но вдруг мысль ослепила его мозг, и он бросил дикообраза, он вспомнил, что забыл свою куропатку, и теперь надо обязательно вернуться за ней. У него на сей счёт не было ни малейших колебаний, что теперь надо делать – надо было съесть куропатку. Он расправился с ней в какие-то полминуты, и бросился в обратный путь к своей основной добыче. Немало потрудившись, он втащил тело дикообраза в пещеру. Волчица была тут как тут. Едва она обнюхала добычу, она подняла голову, медленно подощла к волку и ласково лизнула его в шею. А потом, будто вспомнив вечную заповедь Чащи и своих волчат, отпрянула прочь и злобно зарычала на Одноглаза, однако теперь не так злобно, как тогда, в первый раз. Теперь в её злобном рыке почти не было угрозы, а слышалось тёплое извинение. Её страх перед животным отцовским инстинктом потихоньку уходил. Одноглаз ни в чём не выходил из роли верного, преданного отца, и она не видела в нём ни малейшего желания пожрать потомство, так тяжело произведённое ею на свет.