Беглая княжна Мышецкая - стр. 48
Никита быстро воротился с мурзой Кильдибяком, лет сорока, смуглолицым, с живыми черными глазами и с усищами ниже подбородка, будто два конских хвоста висят по обе стороны рта. Пришел, смело протянул руку атаману, раздвинул усы в улыбке.
– Звал, бачка атаман? Дела давай, на драка давай, воевода воевать давай!
Степан Тимофеевич улыбнулся, у глаз собрались мелкие морщинки, которых Никита еще неделю назад вовсе не замечал.
– Сколько молодцев привел с собой, Ахпердя?
– Три ста батыр привел и еще мала-мала больше, – ответил мурза. – Мала тебе, бачка атаман, да?
– Мало, друг мурза, мало! Воевода Борятинский уже у Куланчи два дня назад был, теперь еще ближе. Скоро драка будет самая трудная, у него много рейтар собралось, да детей боярских на конях. Надо еще добрых конников, и тысячу надо, и две, и три! За Борятинским и Долгорукий воевода идет на нас. И его побить надо, мурза. Без конницы нам и мечтать нечего на Москву идти!
– Будем собирать, бачка атаман! В наша Цывыльска уезда много батыр к тебе айда-айда хотят. Поехал моя сюда тащить всех!
Атаман Разин скупо улыбнулся на эту горячность непоседливого мурзы, повернулся к Алешке Холдееву, спросил:
– Вы сочинили письмо с отцом Павлом, как я просил по прибытии мурзы в наш стан?
– Да, батюшка атаман, сочинили. Вот, пущай берет. Надобно только войсковую печать тиснуть.
Степан Тимофеевич под концом письма тиснул печать, протянул грамоту мурзе Ахперде.
Мурза покачал головой и для большей убедительности руками перед собой замахал.
– Не понимая я, бачка атаман, эти буквы! Ты мне читай, я слова в голову складывай, как дрова, а дома я этими словами говорить буду, без всякий помешка!
Атаман Разин, а за ним и Никита Кузнецов с Алешкой расхохотались, причем походный атаманов дьяк смеялся до слез, так что и на лавку завалился боком. Степан Тимофеевич протянул грамоту Алешке, сквозь смех приказал:
– Сам писал, сам и вгоняй слова ему в голову, поленце к поленцу, да ровненько, чтоб дрова от тряски не рассыпались!
Отсмеявшись, причем и мурза Ахпердя с ними посмеялся вволю, Алешка поднес грамоту к лицу поближе – на улице наступали вечерние сумерки – и неспешно, чтобы мурза успевал собрать слова себе в голову, начал читать:
– «От донских и от яицких атаманов молодцов, от Степана Тимофеевича и от всего великого войска Донского и Яицкого память Цывильского уезду разных сел и деревень черне русским людям и татарам и чюваша, за дом пресвятой богородицы и за всех святых, и за великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, и за благоверных царевичев, и за веру православных христиан. А как из Цывильска к вам, к черне, русские люди и татаровя и чюваша и мордва, высыльщики в Цывильский уезд по селам и по деревням будут и станут загонять в осад стоять в Цывильску, и вам бы, черне, в осад в Цывильск не ходить, потому что над вами учинет обманом, всех в осаде вас перерубят. А тех бы вам цывильских высыльщиков ловить и привозить в войске под Синбирск. А которые цывиленя дворяня и дети боярские и мурзы и татаровя, похотев заодно тоже стоять за дом Пресвятой Богородицы и за всех святых и за великого государя и за благоверных царевичей, и за веру православных крестьян, и вам бы, чернь, тех дворян и детей боярских и мурз и татар ничем не тронуть и домов их не разорять. А в войсковой памяти вам, чернь, списывать давать списки по селам церковным причетникам дьячкам слово в слово. И, списывая, отдавать их по разным волостем и по селам и по деревням сотцким и старостам и десяцким, чтоб они, уездные люди, все в сию высокую память знали. К сей памяти войсковую печать атаман Степан Тимофеевич приложил».