Бедный Павел. Часть первая - стр. 3
– Приехали! – это мне таксист говорит.
– Да-да, конечно! – здесь пробка, и к областному правительству прямо сейчас не подъедешь. Лучше просто через дорогу перейти – собирался я в местное министерство торговли заглянуть. Ведь отношения поддерживать надо, там ждут уже. Опять принёсся неожиданно, не предупредил местный филиал, и они машину не успели подогнать. На такси поехал – некогда, быстрее быстрее!
И как я его не заметил! Только на нервы и усталость списать могу. Он на красный проскочить на своём чёрном с отливом Мерседесе захотел, а я тут как тут – раньше всех на переходе. Ох, и отпрыгнуть не успел – не заметил его совсем. Ах!
Ничего не помню, боли не было – увидел капот сбоку, успел подумать об усталости, пожалел, что не успеваю отпрыгнуть, и всё. Темнота! Потом свет, яркий, глаза режет до головной боли. Ох, какая му́ка, как вступило в башку-то! Застонал, а голоса-то толком нет, какой-то писк тонкий. Снова темнота.
Открыл опять глаза, уже не так ярко, свет какой-то дёрганый и сбоку откуда-то. Больно, Глаза режет сильно, в горле словно ёршик застрял, голова болит. Где я? Всё списал на сотрясение мозга, дикую усталость и прочие неизвестные травмы. Только захрипел. Здесь ко мне женщина какая-то метнулась, дышит тяжело – дородная очень явно, глаза открыть не могу – больно, только дыхание слышу и запах ощущаю. Странный запах – дама в возрасте, моется редко, и полынью, что ли, от неё несёт.
– Уж ты, бедненький мой, очнулся? – и бормочет чего-то неразличимо.
– Пить! – только и тяну. Пусть голос и хриплый, каркаю как ворона, но не мой это голос! Вообще, не мой – слова еле выговариваю, и голосок тоненький. Божечки, что это?
Но в рот уже льётся какой-то травяной настой, горлу легче, а голова уплывает…
Опять очнулся, первая мысль через боль: «Где Пашка?». Подвёл я нас, как неудачно-то всё. Он-то, наверное, уже где-то рядом. Хриплю-пищу: «Павел!». Глаза не открываются, слиплись, режет, голова болит так, что мысли путаются, и не понимаю толком ничего. И рук ног не чувствую.
А ко мне опять пыхтит эта странная сиделка: «Да-да Павел Петрович, да-да!». И льёт свою настойку мне в раскрытый пересохший рот. Последняя мысль перед провалом в беспамятство: «Почему Петрович-то, Пашка всю жизнь Владимировичем был…».
Глаза открыл, будто только через неделю, до этого спал и спал. Просыпался раз десять, снова тётка заливала свою микстуру, и я отключался. Только понял, что что-то совсем не так. Вот совсем. Руками-ногами пошевелить слишком тяжело было, и нормально хоть слово сказать не выходило – только писк.