Басурманин. Крылья каарганов - стр. 41
На пороге появился могучий воин, облачённый в дорогие одежды. В тусклом свете очага, усыпанная каменьями сабля, висевшая на боку, отбрасывала вглубь комнаты кровавые блики. В руках он сжимал кувшин и светильник.
Наклонившись и протиснувшись сквозь двери, воин невольно озарил лицо.
Увидев Джамбулата, Мара застыла как камень. Опомнившись, она в страхе попятилась, а упёршись спиной в стену, вскинула голову, гордо взглянув в глаза давнему врагу.
– Помнишь меня! – довольно ухмыльнувшись, Джамбулат, поставил кувшин на столик и, повесив светильник на стену, прикрыл двери.
– И хотела забыть – так ты не даёшь, – пытаясь собраться с мыслями и успокоиться, дрогнувшим голосом ответила Мара.
Быстрыми шагами, преодолев комнату, военачальник Хорезма подошёл вплотную, резко поднял руку и, едва коснувшись растрёпанных волос, слегка сдавил шею. Наклонившись к лицу, замер и, с трудом пересилив себя, чтобы не коснуться её губ, тихо сказал:
– Моя Магрура! Как и прежде, хороша! Знаешь, зачем ты здесь?
– Не на праздник позвал. На пиры во дворец шаха по своей воле приходят. Только в такие стены привозят в мешке через седло.
– Не бранись, моя красавица! Ветер столько песка разнёс по степям, а я… – Джамбулат запнулся, словно ему не хватало воздуха. – Я всё не в силах позабыть юную красавицу, что встретил на состязании лучников. Твоя стрела крепко засела в груди, причиняя боль, не давая вздохнуть.
Он разжал пальцы и протянул руку к щеке, желая дотронуться до лица. Но Мара, стиснув зубы от нахлынувшей боли воспоминаний, отвернулась. Сколько раз она жалела о том, что упросила отца взять её тогда с собой в Хорезм!..
Джамбулат ухватил Мару за подбородок, и с силой повернул к себе. Она скривилась.
– Не смей отворачиваться от меня, Магрура! – твёрдо, но всё так же тихо, произнёс он.
В его голосе не было угрозы, лишь тоска – горькая тоска о минувших днях.
Джамбулат заглянул в потемневшие глаза. Едва касаясь пальцами, притронулся к губам, провёл по щеке. Подхватив Мару под спину одной рукой, он оторвал её от стены, прижал к себе, и, отбросив тяжёлую прядь волос, склонился к шее и шумно втянул ноздрями воздух.
– Мои лета уже прошли, зачем я тебе?
Справившись со страхом, цепляясь за призрачную дымку надежды, Мара уперлась Джамбулату руками в грудь. Отстранилась, она высвободившись из крепких объятий и, отступив, уставилась ему в лицо:
– Я хочу, чтобы ты стала моей, – опуская руки, произнёс он.
В голосе воина звучало столько нетерпения, что Мара растерялась. Неужели Джамбулат действительно любил её? Или им двигало что-то иное?