Башня птиц - стр. 56

– Я постелил вам, – сказал Поляков. – Ложитесь и спите. Утром разбужу.

Хамзину стало тоскливо и душно. С ним не считались, его не жалели, он всех раздражал, и даже кочегар Поляков повысил голос и распоряжался им, как хотел.

– Не пойду, – упрямо произнес он. – Буду спать здесь. Сидя. Мне так нравится. Ты меня не уважаешь.

– Не уважаю, – подтвердил Поляков.

– А почему? – вскинулся Хамзин.

– А не за что. Вы не умеете уважать других, почему же я должен уважать вас? Хочется спать – спите здесь. Я пошел. Спокойной ночи.

– Куда?! – закричал Хамзин. Он испугался, что сейчас останется один, и горечь, с новой силой разливаясь в теле, подступит к горлу. Чужая квартира была слишком чужой без хозяина.

– В другую комнату, – усмехнулся Поляков. – Спать.

– Ты меня покидаешь, – обреченно сказал Хамзин. – И ты меня покидаешь. Бросаешь на произвол. Как и все.

Ему хотелось плакать, и он заплакал, по своему обыкновению уронив тяжелую голову в крупные ладони.

Поляков постоял молча и закрыл за собой дверь.

– Не смей закрывать двери, – сказала Хамзин сквозь слезы. – Мне страшно.

Дверь открылась, но никто не вышел. Было слышно, как Поляков ходит там, в темноте, потом заскрипели пружины, и пришла тишина. Если бы в этой квартире была топка, то Хамзин непременно бы пошел к ней и попытался кинуться в ее огнедышащее жерло, чтобы испепелить опостылевшее тело и превратить в невесомый дым боль одиночества. Но топки не было, а втискиваться в духовку газовой плиты казалось глупым, поэтому Хамзин встал и, покачиваясь, пошел к окну. Надо было сделать хоть что-то, разрядиться, выплеснуться. Окно выходило в черный двор, только узкий квадрат неба высвечивался редкими звездами, и Хамзин легко представил себе, как он падает с высоты, медленно переворачиваясь в холодном воздухе, пока последняя секунда полета не соединит его с землей. Стало противно и жутко. Тогда он с размаху ударил кулаком о стену, чтобы ощутить физическую боль и вытравить боль душевную. Фотография, висевшая рядом, соскочила с гвоздика и упала на пол. Боль была тупая и слабая. Он снова занес кулак и снова ударил о дубовый угол буфета. Появилась кровь, немного отрезвившая его.

– Мишка! – заревел он. – Где ты?

– Я здесь, – услышал он незнакомый странный голос за спиной.

Он обернулся и увидел большеголовую собаку палевой масти. Короткий хвост, сильные искривленные ноги, умный взгляд карих глаз.

– Ну, что ты расшумелся, Ваня? – спокойно спросила собака.

– Во напился! – изумился Хамзин.

– Я?! – возмутился пес. – И в рот этой пакости не беру…

Миров слишком много. Не знаю, удастся ли узнать даже приблизительное их число. Они существуют одновременно в разных плоскостях многомерного пространства, и все они – разветвления одного, первоначального. Вселенная подобна живой клетке, которая делится на две части, абсолютно идентичные, но продолжающие развиваться независимо друг от друга. В этом непрерывном делении – залог бессмертия Вселенной. Она спасает себя от гибели, как инфузория. Делится на две части, каждая из них еще на две и еще, до бесконечности. И если погибнут тысячи, то какая-нибудь непременно выживет и снова разделится, и снова… Я видел мертвые миры. Вселенские катастрофы, о которых люди даже не догадываются, уничтожают их, как огонь бумагу, деформируют время, свертывают пространство, но живы другие миры, живы. Чем дальше точка отсчета от разделения миров, тем больше не похожи они друг на друга. Вселенная, как и все сущее в ней, подчиняется законам эволюции. Мы научились преодолевать параллельные пространства, и ты проходишь сквозь границы между ними, как соломинка через мыльный пузырь. Они соприкасаются друг с другом, взаимодействуют, и тогда появляются так называемые летающие тарелки – стык миров, проекция многомерного пространства в наше, трехмерное.