Башня птиц - стр. 12
– Лечи, однако, – услышал он голос Дёйбы.
– Отгони своих палачей, – сказал Егор, еле сдерживаясь, чтобы не закричать в голос.
Полежал, сил набрался от сырой земли, встал, покачиваясь, распухший, грязный, со следами укусов на теле, поднялся, скрипя зубами, по обрыву, сел, опершись спиной на надрубленную сосну, сплюнул под ноги густую злую слюну.
– Гадина, – сказал он, разлепляя толстые губы.
– Рубаху разорви, – сказал Дёйба, – сосну лечи. Потом реку мыть будешь.
– Совсем рехнулся. Какую еще реку?
– Люди порошок в реку сыпали, рыбу сгубили, ты воду мыть будешь.
– Дурак, – сказал Егор и, скрипя зубами от унижения, разорвал рубаху.
Ткань была ветхой, легко рвалась на короткие неровные полосы. Силясь открыть заплывшие глаза, Егор наматывал на заруб сосны, липкий от смолы и сока, тряпки и, мучаясь от сознания идиотизма своей работы, рвал и снова наматывал.
– Доберусь я до тебя, – угрожал он Дёйбе. – Ты у меня еще попляшешь.
– Лечи, однако, – мирно советовал тот. – Мне больно было – не жалел. Себя жалей теперь. Ты вылечишь – тебя вылечат, ты больно сделаешь – тебе сделают. Вы, люди, слова не понимаете, боль понимаете, смерть понимаете.
Дёйба сожалеюще зацокал языком.
Егор кончил свою дурацкую работу и завязал концы тряпок бантиком.
– Ну что? – спросил он. – Хорошо я сосны лечу?
– Пойдем, однако. Воду мыть будешь. Вода, ой, какая грязная!
– Мыла нет, – буркнул Егор.
– Зачем мыло? Без мыла мыть будешь.
– Так ты покажи! Ты полреки и я половину.
Подошли к реке.
– Рыб науськивать не будешь? – спросил Егор, прилаживая топор так, чтобы не бил по ногам.
– Не буду, – сказал Дёйба, – лезь в воду.
– Ладно, – сказал Егор, разбежался и прыгнул, стараясь проплыть под водой как можно больше.
Он плыл, не оглядываясь, и страх придавал ему силы. Быстрое течение несло его, и когда он выбрался на другой берег, то место, где он рубил сосну, осталось за поворотом. Этот берег был низким, заросшим густой травой. Егор отдышался, отлежался и осмотрел раны. Они были неглубокими, но все равно внушали опасение. Ни лекарств, ни бинтов, а любой пустяк в тайге, на безлюдье, мог обернуться смертью.
Егор промыл раны водой, поискал подорожник, но он не рос в тайге, некому было занести сюда его семена, не было здесь человека. Достал разбухший от воды коробок, вынул из него голые палочки, равнодушно повертел в руках и выбросил.
– Вот такие дела, Егор, – сказал он сам себе. – Огнем тебя жгли, водой топили, льдом морозили, зверями и пчелами травили, а ты еще жив. Живи и дальше.
И пошел через болото. Остановился на сухом месте и увидел, что здесь начинается узкая тропинка. Он встал на колени, прополз по ней и увидел то, что очень хотел увидеть – человеческий след. Узкий, неглубоко вдавленный в сырую почву, один-единственный след.