Бальзак, Мериме, Мопассан, Франс, Пруст. Перевод с французского Елены Айзенштейн - стр. 10

– Это ты? – сказала она ему.

– Я, я, – сказал он, задохнувшись от удовольствия, – почувствовал себя художником! До сих пор я сомневался в себе, но этим утром поверил в самого себя! Я могу стать великим человеком! Пойдем, Жилетта, мы будем богаты, счастливы! Есть золото в кистях.

Но внезапно он умолк. На его торжественном и сильном лице исчезла экспрессия радости, когда он сравнил огромность надежд с посредственностью своих материальных возможностей. Стены его жилища были покрыты простой бумагой, заполненной карандашными набросками. Он не обладал и четырьмя собственными полотнами. В ту пору краски стоили дорого, и бедный молодой человек видел свою палитру немного голой. В рамках этой нищеты он был невероятно сердечно богат и чувствовал это; его пожирал избыток гениальности. Приехав со своими друзьями в Париж или, может быть, из-за собственного таланта, он встретил вскоре возлюбленную, одну из благородных и щедрых душ, которая была готова была пострадать ради великого человека, выйти замуж за страдания и постараться понять их причуды, делаясь сильнее в нищете и любви, как другие неутомимо черпают роскошь и производят смотр своей бесчувственности. Улыбка блуждала по губам Жилетты, озолотившей чердак и осветившей его небесным светом. Солнце не сверкает всегда, но она всегда была здесь, сосредоточенная на своей страсти, связанная со своими счастьем и страданием, утешавшая гения, которого, прежде чем он предался искусству, переполняла любовь.

– Послушай, Жилетта, посмотри.

Пораженная и радостная девушка прыгнула к художнику на колени. Она вся была грациозная, прекрасная, красивая, как весна, наделенная всеми женскими очарованиями, и светилась огнем прекрасной души.

– О Бог! – воскликнул он, – я никогда не осмелюсь ей сказать!

– Тайна? – спросила она. – Я хочу ее знать.

Пуссен оставался в раздумье.

– Итак, скажи.

– Жилетта! Бедное любящее сердце!

– О! Ты чего-то хочешь от меня?

– Да.

– Если ты желаешь, чтобы я еще позировала тебе, как в тот день, – повторила она, немного надувшись, я никогда, больше никогда не соглашусь, так как там, в эти моменты, твои глаза ничего мне не говорят. Ты совсем не думаешь обо мне, однако смотришь на меня. Любишь ли ты меня больше, копируя другую женщину?

– Может быть, – сказал он, – если б она была бы очень уродлива. – Эх! Хорошо, – продолжал Пуссен серьезным тоном, – если моя слава пришла, если мне суждено сделаться великим художником, тебе нужно будет пойти позировать к другому?

– Ты хочешь меня проверить, – сказала она. – Ты хорошо знаешь, что я не пойду.