Анжелика в Квебеке - стр. 67
Не слишком стыдливые от природы, эти дикарки, подростки и даже молодые женщины, сразу же заинтересовались двумя красивыми юными чужестранцами. При этом воспоминании он хохочет, и хохот переходит в кашель. Он кашляет, кашляет, и на платке, который он подносит к губам, расплывается пятно крови.
Проклятая жизнь! Это сказывается весь этот дым и весь этот холод – они в конце концов сожгли его нутро. Но он ни о чем не жалеет.
На одно мгновение он снова видит себя – вот он молодой, крепкий парень, удивленный нежданным наслаждением, полученным от плотской любви, барахтающийся под мехами с красивой индианкой. У нее гладкая кожа, она смеется, целует его, ласкает, щекочет, дразнит, лижет, тормошит, как щенка, и он тоже смеется от удовольствия.
Счастливые времена!
И что же делать после такого детства в этом городе, полном домов, лавок, складов, церквей и борделей, что делать со всяким сбродом из Старого Света, который тебя грабит, со всякими попами, которые ни за что отлучают тебя от церкви, со знатными сеньорами-лихоимцами, набожными благодетельницами человечества, прибывшими со всей своею мебелью, гобеленами и картинами, изображающими всех святых, с длиннозубыми чиновниками, иезуитами, стремящимися к мученическому венцу, полуголодными эмигрантами, обалдевшими солдатами, офицерами с претензиями, ходящими по тропе войны, словно медведи, – всеми этими людьми, которых объединяло лишь жадное стремление урвать свое в торговле пушниной.
В те далекие времена дубы в американских лесах еще не принадлежали королю Франции, как было объявлено в один прекрасный день, и славные жители Канады могли вырезать себе из них такую красивую мебель, как его резной буфет. Это все, что у него осталось. Маркиз де Вильдавре ходит вокруг него кругами, да только он его не получит.
Похоже, чужаки, что приехали сегодня, поселились в верхней части той же улицы, где живет и он. Он слышал, как они протопали мимо. Шум! Вопли! Как они перекрикивались!
В далекие времена его детства все было таким большим, таким спокойным, таким пустынным. А сейчас среди ночи орут голоса, возле его дома горланят пьяные, луч света только что скользнул по переплету его забранного промасленной бумагой окна.
Это открылась дверь трактира «Восходящее Солнце», чтобы выпустить спотыкающегося пьянчугу и закрыться опять.
В самом начале улицы Клозери, как раз напротив дома, где старый Лубетт лежит, забытый всеми, на своем жалком ложе с трубкой из красного камня, вспоминая времена господина де Шамплейна, находится трактир «Восходящее Солнце». К двери ведут три ступеньки, такие предательские для пьяниц в гололед, а над нею – красивая вывеска, на которой золотом сияет улыбающееся солнце.