Антикварная история - стр. 8

Теперь можно перейти ко второму этапу эпохальных преобразований – стать продавцом в самом шикарном антикварном магазине Питера. Точнее, продавцом она уже стала. Так сказать, де-юре. Осталось начать. А начать нужно прямо с завтрашнего дня.

В комнату заглянула довольная собой Любаша.

– Ну чего ты тут? Пойдем кофе-то пить. Папка твой уже ушел.

– Злой?

– Да злой покамест, но это все фигня! Вечером я ему супчику нажористого налью, он и подобреет. Пойдем на кухню. Надо пенку на бульоне не пропустить, а то весь суп медным тазом накроется на хрен!

Маша пошла на кухню, в который раз удивляясь, что ей так повезло с мачехой.

Пить отец начал еще при жизни мамы. Сначала все было прилично и вполне терпимо, но не прошло и пяти лет, как он остался без работы, а семья без питерской квартиры. Переезд в хрущевку на краю Ленинградской области подкосил и без того иссякнувшие силы матери. После ее смерти отец запил пуще прежнего. Маше тогда только-только стукнуло двенадцать, брату Саньке – семь. Деваться было некуда, и обоим казалось, что выхода вообще нет и никогда не будет.

В промежутках между запоями отец то и дело устраивался куда-нибудь работать, ясное дело, не по специальности. Пьющих саксофонистов везде хватало и своих. Наконец его взяли грузчиком в продовольственный магазин, по привычке называвшийся супермаркетом.

Что заставило кассиршу этого самого супермаркета Любашу обратить внимание на опустившегося алкаша, осталось тайной. Женщина была в самом соку, недостатка в кавалерах не имела, зарплата хоть небольшая, но стабильная, кроме того, имелась своя квартира со всеми удобствами. Потом Маша не раз пыталась выяснить, зачем такой женщине понадобился горький пьяница с двумя детьми. Любаша пожимала плечами:

– Пожалела мужика.

И все. Маша понять этого не могла. Сама она жалела отца, талантливого музыканта, потерявшего все, но это было объяснимо – она дочь. Любашин мотив казался ей просто блажью и глупостью.

Однако Любаша оказалась крепким орешком. Не прошло и года, как отец перестал пить и устроился на работу в оркестр городского дома народного творчества. Любаша ловко продала обе квартиры, и они поселились в собственном небольшом домике, где места, однако, хватило всем. Своих детей у тридцатипятилетней Любаши не было, да она, похоже, и не стремилась. Ей хватало приемышей и мужа, который стал для нее самым младшим ребенком.

Маша привыкла к мачехе на удивление быстро. Ее деревенская кондовость девочку не смущала, даже наоборот. Сама резкая и грубоватая Маша нашла в новой жене отца почти что подругу. Вообще, с друзьями у Маши было туговато. В Питере она передралась со всеми во дворе, в том числе и с девчонками. За то, что называли отца алкашом и кидали в него чем попало, когда он почти ползком возвращался домой после очередной попойки, за то, что смеялись над обносками, в которых ей приходилось ходить, за то, что лупили почем зря Саньку, за маму, которая от стыда не смела глядеть соседям в глаза, короче, поводов было достаточно. Дом, в котором они жили, был, что называется, «приличным», алкоголиков там не привечали, поэтому, когда семья перебралась в Кириши, Маша даже обрадовалась, резонно полагая, что в этом городке ее отец будет не одинок.