Анима мунди - стр. 11
(Звенит маленький колокольчик).
Картина 3: Отшельник
БЛАВАТСКАЯ (переворачивает карту). Отшельник. Одинокий старик. Дряхлый пилигрим. (Поэт Паунд, очень старый, сидит на скамье на лужайке больницы святой Элизабет в Америке, 1950 гг. АРМИТЕЙДЖ спускается по лестнице, оставив АНЖЕЛИКУ на верхней площадке, глубоким стариком, и идет к ПАУНДУ, тогда как БЛАВАТСКАЯ продолжает говорить). На картине Босха «Искушение святого Антония» бесы и свиное рыло, яйцо священника, священник с его кошкой, священник умирает. Скрюченный и наполовину безумный старый грешник, безумие короля Голла[6] среди листвы берез. Он дрейфует в неизбежную полутень.
ПАУНД (говорит сам с собой). Я кормлю дворовых котов. Пробегающие собаки отливают на меня.
(Другие персонажи проходят мимо).
ЙЕЙТС. Реальность – тайное знание и разновидность смерти. Поэт ваяет свою маску из разочарования, как герой войны – из поражения.
ПАУНД. Если бы я перестал верить, огонь бы потух. Но я не могу ни прекратить верить, ни продолжать верить, поэтому я пожран собственными злыми духами, выблевывая пережеванную траву, как Навуходоносор. Мне следовало назвать кота Навуходоносор.
АРМИТЕЙДЖ. Мистер Паунд?
ПАУНД. Его здесь нет. Он умер.
АРМИТЕЙДЖ. Вы помните меня, Эзра?
ПАУНД. Я получу печенье, если вспомню?
АРМИТЕЙДЖ. Я – Дэвид Армитейдж. Был другом мистера Йейтса в Лондоне много лет тому назад. Мы ходили на сеанс к мадам Блаватской. Помните? Я был второстепенным поэтом…
ПАУНД. Как и мы все.
АРМИТЕЙДЖ. Я вот подумал, могу я для вас что-нибудь сделать?
ПАУНД. Я постоянно придирался к Вилли, утверждал, что стихи у него плохие. Он приносил их мне в своих маленьких руках, как подарки, с сияющим, полным надежды лицом, а я говорил ему, что они протухшие. Нравилось мне тогда это слово, протухшие. Он воспринимал мои слова всерьез, уходил, переписывал. Мы все любили дядю Вилли. Благодаря стихотворению, вопрошал он своим особым англо-ирландским носовым говором, благодаря стихотворению может что-то случиться? (Смеется неприятным старческим, напоминающим карканье смехом). Ты все еще пишешь абстрактное дерьмо?
АРМИТЕЙДЖ. Нет. Перестал, давно уже. Не написал ни слова.
ПАУНД. Такая красотка, эта танцовщица, ведь так? Танцовщица? Что с ней сталось? Ты женился на ней? Как ее звали? Так же, как называется дурдом, в который меня посадили, больница святой…
АРМИТЕЙДЖ. Элизабет.
ПАУНД. Женился на ней, и она съела все твои стихи, готов спорить. Весит теперь четыреста фунтов, с лицом, как слоновий зад, вот что случается с красотками. Они едят написанное тобой и раздуваются, как киты. Рад узнать, что я – не единственный, кому так крепко не повезло. Меня посадили в клетку. Бросили и забыли.