Ангел мой, Вера - стр. 2

– Уж посмотрели. Через оконце, спасибо Петру Великому.

– В тринадцатом-то году и через двери глянули.

– Не понравилось, а, князь?

– Наше оконце – европейские книги, сочинения… Говорят – армия невежественна, армия груба, а в гвардейской казарме меж тем Руссо читали.

– Мы-то, может быть, и заглянули… Нас – сколько? Сотни… А остальным доведется ли? Кто смотрит сквозь венецианское стекло, а кто и в щелочку.

– Мы смотрим вольно, а страна лежит в невежестве и даже не сознает, что живет по-скотски.

– По́лно – не сознает! То-то до сих пор запрещено поминать не только Пугачева, но и его неповинное семейство – кексгольмских узников…

– Разве мы здесь – страна? Мы горсточка счастливцев… Несправедливо. А беремся судить.

– По своему образованию и положению имеем право.

– Смирения, князь.

– Я возражаю! Смирение губит государство.

– Мать любит дочь.

– Ну и глупо.

– Ты уж не предлагаешь ли сапожника сажать в министры только за то, что он сапожник?

– Во Франции попробовали. Простонародный бунт порождает сперва море крови, потом непросвещенных правителей из черни, потом опять тиранов. Un circle vicieux[1].

– Ты говоришь – Петр Великий. А что Петр? Хорош пример… Наплодил чиновников. До сих пор видим неблагие последствия его правления, и нет им конца-краю. Фаворитизм…

– Ну, это уж общее злоупотребление государей.

– Господа, дайте мне сказать, я уж полчаса слова прошу!

Через час тесный кружок, сплошь спины и локти, вплотную облепил стол, за которым с пером в руках стоял Никита Муравьев, и молча слушал. Все полнились тем восторгом, который не осмеливается даже прорываться смехом. Здесь, на их глазах, творилось что-то необыкновенное. Хотя оно и походило на обычные молодые проказы против «стариков» и «обскурантов», но уже далеко выдавалось за их рамки.

– Слушайте, слушайте! Кто в субботу идет на бал к N.? Чур, вести себя, как договорились!

– Иначе из компании вон. Не трусить!

– Ну так слушайте. «Постановлено: идущим в субботу к N. всячески говорить против злоупотреблений вообще и синекур в особенности, также обличать жестокость дворян в отношении их крепостных слуг… нота-бене: тут рассказать об госпоже Ф., убившей утюгом свою крепостную горничную. Еще высмеивать и унижать тех, кто занимает свои места не по заслугам».

– Здесь, господа, надо тонко… без бретерства. Никитушка, это уж по твоей части.

– И не танцевать.

– Это уж само собой. В конце концов, это просто по́шло.

– Отчего же пошло? – спросил молодой франтоватый кавалергард, видимо впервые оказавшийся в гостях у полковника Муравьева.

Ему добродушно, как новичку, объяснили: