Алое пламя - стр. 22

Вермир смотрел на доктора, как на шутника, у которого шутки дешевея стакана воды, но с тем размышлял: «почему человек, с виду показавшийся холодный и запертый пытается шутить?» Он искал ответ, но на ум приходили только какие-то фантастические, которые решил не откидывать.

– Обычно я не лезу в дела пациентов, но про ваш случай услышал, не специально, разумеется, краем уха. Это… несправедливо, глупо, конечно, употреблять это слово, но ничего другого из моего запаса слов не приходит. Не думаю, что вы совершили нечто ужасное по равноценности, чтобы так вас наказать. Ведь, это весы, не правда ли? На одной стороне преступление, на другой наказание. И, даётся мне, в одну сторону слишком большой перевес. Но, не смотря на это, – доктор развернулся и взглянул Вермиру прямо в лицо, – мне вас не жаль. Многим, кто слышал эту историю, вас жаль, мягкие женщины даже льют слёзы, из вас, в какой-то мере, сделали мученика. Возможно, вам не рассказывали, но одна половина города и говорит только о вас, а вторая невежливо просит её замолчать. Город возбуждён, кипит и совсем скоро засвистит. Что до меня, так я не разделяю жалости, потому что она размягчает, а я не хочу, чтобы единственный драконоборец вдруг стал пушистым и плачущим, потому что потерял прекрасный лик.

Доктор медленно, тяжело вздохнул, сел обратно на стул, обработал швы мазью и забинтовал. Ушёл он без слов, а Вермир всё время отстранённо смотрел в стену, чувствуя стыд и радость, от чувства важности медленно распирало, но то, в каком он состоянии, умерило пыл. Вернулось неприятное чувство того, что другие люди хлопочут за него, но и капельку приятно, ибо кто-то ведь переживает. И не важные люди, которые ищут своей выгоды, а обычные, которых поклялся защищать. Это придало сил и согрело разум от нападок апатии. Хотя внутри говорил себе, что не может быть всё так хорошо.

Вся следующая неделя прошла в нестерпимом ожидании. Вермир прямо-таки горел желанием поскорее сбросить оковы ран и броситься к людям, тем самым, желанным, простым, как кружка, людям. В особые порывы чувству он хотел выйти на улицу прямо в одних штанах с перебинтованной головой и горящим глазом, но боль в животе сводила всё на нет. Он еле-еле, балансируя, словно куропатка на канате, делал пару шагов и кое-как возвращался на кровать. Кроме помощника доктора больше никто не приходил, а тот угрюм и не говорил ни слова. Впрочем, отсутствие общения не очень заботило, он с удовольствием разговаривал с самим с собой, рассуждая на разные темы, от продолжительности жизни куриц до проблемы ковки металла драконьим пламенем. Лёгкость и быстрота, с которыми летали мысли в голове, могут сравниться только мухи. В какой-то момент он перевернул весь разум вверх дном и начал натыкаться на уже прошедшие вдоль и поперёк темы, но не отчаивался, а искал новые аргументы. Всё более и более уходил глубоко в себя, настолько, что забыл, что находится практически в центре города, но иногда проплывали панические мысли о тюрьме, будто бы он заперт, если только смог бы дойти до двери и дёрнуть ручку, то она не откроется. Будто над ним насмехаются все, кому не лень, будто смеются во всё горло и проговаривают, что он такой дурак, верит, что его здесь лечат, а на самом деле держат в клетке. От таких мыслей единственный глаз загорался, как факел, а руки сжимались до тряски.