Алмазный меч, Деревянный меч - стр. 4
Нелюдью‑Дану не пришла в голову даже простодушному Троше. Собственно, в этом смысле он ничем не отличался от остальных.
Агата дёрнула щекой.
«Они все просто грязные свиньи. Грязные, пьяные, совокупляющиеся свиньи. Свинья может опрокинуть Дану в грязь, но истинный Дану никогда не обернёт свой гнев против неё», – хотя, по правде говоря, сия сентенция, извлечённая из Atann‑eeuy Akhimm, Тан‑эу‑Ахим, если писать примитивными людскими буквами, Царственного Шестикнижия, последнее время что‑то перестала утешать Агату.
Теперь все обитатели первого фургона были в сборе. Кицум, Нодлик, Эвелин, Агата и Троша, сидящий на козлах. Позади тащился второй фургон их цирка – существенно больше и богаче. Полог над ним был новым и прочным, без единой прорехи. Там ехали сам господин Онфим‑первый, Еремей – заклинатель змей, братцы‑акробатцы и Таньша – Смерть‑дева, как прозывали её ярмарочные зазывалы. Сам господин Онфим, как и положено хозяину, занимался сбором денег и раздачей жалованья. Его единоутробный брат Онфим‑второй сидел в Ежелине, отправляя посредством почтовых заклятий брату известия, где и когда будет выгоднее всего устроить представление.
Агата – прислуга, посудомойка, швея, повариха, танцовщица, музыкантша, акробатка, живая кукла, которую Кицум на потеху почтеннейшей публике лупил по голове и иным частям тела бутафорской плетью, живая мишень в аттракционе Смерть‑девы – завершала список артистов «Онфима и Онфима». Излишне говорить о том, что никакого жалованья ей не полагалось. Тонкую шею Дану охватывал заговорённый ошейник из грубого железа. Она была рабыней без права выкупа.
– Давайте, давайте, на молитву, быстро, – торопил остальных набожный Нодлик. – А ты, данка, зенки свои богомерзкие опусти, неча тебе глазеть, как народ честной истинному Богу молится…
Истинный Бог. Который отдал в руки своего избранного народа всю землю, от окоема до окоема, испепелил его врагов, упрочил его твердыни и придал несокрушимую мощь его оружию. И который неусыпно, каждый день, помогает ему и сейчас.
Все в фургоне, за исключением Агаты, затянули молитву. Церковь не допускала Дану ни к причастию, ни к крещению. Они имели право существовать либо как враги покоренные – то есть как рабы; либо как враги пока еще не покоренные, но это, конечно, временно.
Непроизвольно Агата прислушивалась к монотонно бубнящим голосам.
– … И не попусти злу свершиться…
– Боже, избавь нас от…
Всё обычно. Эту утреннюю молитву Агата уже заучила наизусть. Ее гнусавили попы в рабском лагере, куда сгоняли всех, только что схваченных, попам отвечали пропитые голоса стражников; тянули тюремщики в заведении для не желавших так просто смириться с рабским ошейником; бормотали жирные перекупщики, выклянчивая себе хоть немного удачи, то есть удачного обмана; шипели хозяйки, явившиеся выбирать себе прислугу, а мужу – наложниц, ибо Дану – не люди, а просто сосуд для удовлетворения низких мужичьих нужд…