Алмазный меч, Деревянный меч - стр. 3
– Ты принёс воды, спасибо.
Не больно‑то радостно начинать день со столь мерзкой процедуры, но что поделаешь. Никто не знает, что может вывести из себя господина Онфима‑первого. Порой он не обращает на чистоту посуды никакого внимания, а порой закатывает из‑за этого несусветные истерики, кончающиеся побоями и порками.
Троша хотел было ответить, но засмущался ещё больше и только махнул рукой.
– Дык что я… я ж завсегда…
– Эй, вы, там, продрали глаза, ленивые тушканы? – гаркнул с козел Нодлик, вторую половину ночи просидевший за кучера. Вообще‑то они с Эвелин были жонглёрами; оба то и дело наставляли друг другу рога, ссорились и дрались, однако тотчас же приходили к полному согласию, когда дело касалось насмешек или оскорблений по адресу Агаты.
– Сколько мы отмахали, Нодлик?.. Давай бросай вожжи, у меня чай тут имеется, – откликнулся Кицум. – Холодная дорога леденит грудь и душу, пора маленько отогреться!
Агата никогда не могла понять, как можно одинаково относиться ко всем – и к ней, и к Троше, и к Нодлику с Эвелин, находившим своеобразное удовольствие в том, чтобы сделать девчонке‑Дану очередную гадость.
– Чай? Ты сказал чай, о величайший из комиков? – возопил Нодлик. – Гони сюда эту драную кошку! Агата! Давай шевелись, не то мигом у нас схлопочешь!
«У нас» было сказано недаром. Эвелин никогда не упускала случая принять участие в расправе.
– Оставь её, Нодлик. Она драит котлы.
– А‑а… самое место для такого дерьма, как эти Дану. Ну тогда Трошу сюда.
– Ага, ага, счас, господин Нодлик… – заторопился силач.
Нодлик швырнул ему вожжи (ловко угодив при этом концом одной из них Троше в глаз) и перелез с козел внутрь фургона. Был он высок, но весь какой‑то нескладный, костлявый, изломанный, с длинной унылой физиономией, оживить которую не мог никакой грим. Лоб жонглёра покрывали многочисленные ало‑синюшные прыщи; редкие волосы, пегие от седины, висели сальными сосульками – а ведь Нодлику по людскому счёту исполнилось всего тридцать пять!..
– М… уже встаём?.. – осведомился хриплый голос, как будто бы принадлежавший женщине. – Эй, стерва, мой завтрак готов?
«Стерва» было у Эвелин самым ласковым словом для Агаты.
– Она чистит котлы, подружка, – счёл нужным заметить Кицум.
– Ну ты и козёл… Нашёл, что ей поручить… Пусть бы Онфим ей ещё и за это всыпал – всё развлечение…
Эвелин выбралась из‑под пары одеял – в отличие от Агаты, довольствовавшейся какими‑то лохмотьями, у всех прочих, включая Трошу, одеяла были нормальные, господа Онфимы понимали, что от простуженного артиста толку мало. Однако мысль о том, чтобы поделиться теплом с