Алмазный фонд Политбюро - стр. 1

От тюрьмы и от сумы…

Величайший ювелир своей эпохи Карл Фаберже даже в кошмарных снах представить себе не мог, что эта народная мудрость может коснуться его лично и его семьи. Однако коснулась. Он вынужден был бежать из тифозного и разграбленного, утопающего в гражданской войне Петрограда, чтобы спасти тем самым свою жизнь. Уже не оставалось сомнений, что его со всех сторон обносят красными флажками дорвавшиеся до власти «альбатросы революции», которым не давали покоя драгоценности Фаберже. Впрочем, оставалась надежда, что удастся спасти хотя бы часть тех ценностей, которые принадлежали семье. Буквально днями, как только был принят декрет Совнаркома о защите собственности иностранцев, он сдал свой дом в аренду швейцарской миссии, а вместо оплаты попросил Полномочного министра Швейцарской конфедерации в Петрограде Эдуарда Одье принять на хранение саквояж с драгоценностями. Фаберже не сомневался в том, что старейшина дипломатического корпуса в России, в порядочность которого он безоговорочно верил, найдет способ вывезти драгоценности из Петрограда. К тому же в России оставались два его сына, которые должны были провести ликвидацию товарищества со всеми его магазинами и ювелирными мастерскими в Москве, в Одессе и Петрограде, а вырученную валюту перевести в швейцарский банк.

Покосившись на плачущую жену, которая все еще не верила, что «её Карл» может покинуть Россию с нищенским узелком в руках, он перевел взгляд на покрытое жирной копотью вагонное окно, за которым едва просматривались скорбные лица провожавших его сыновей, с трудом сдерживая слезы, улыбнулся им виноватой, слезливой гримасой и, кивнув, чтобы шли домой, совершенно обессиленный закрыл глаза.

Он все еще не верил, что уезжает из города, который любил всем сердцем, но который за короткий срок превратился в сплошную выгребную яму, где все дела вершили революционные матросы, солдаты и чекисты. Он все еще боялся, что в вагон ввалится патруль из солдат и матросов, которым расстрелять «буржуя» – что на дорогу высморкаться, старший из них предъявит очередной мандат, и… и всё. За себя он уже не боялся. Боялся за своих близких. Революция, гражданская война, разбой и погромы, в которых новоиспеченные блюстители порядка и революционной законности в кожаных куртках, с маузерами на поясе и мандатами в руках, не уступали самым отпетым бандитам. Грабили всё! И впечатление было такое, будто революцию делали вовсе не для того, чтобы восторжествовала социальная справедливость, а для того, чтобы кто-то наполнил свои карманы.

Господи, скорей бы конец этому кошмару! Фаберже рвался из революционной, погрязшей в братоубийственной войне России, и это несмотря на то, что он был гол как сокол. Он уезжал без денег, золота и драгоценностей, с одним лишь чемоданом, в котором лежали носильные вещи, на которые вряд ли позарятся таможенники на латвийской границе.

Карл Густавович приоткрыл глаза, в этот же момент послышался «отправной» гудок, качнулся переполненный вагон, кто-то из дам нервно хихикнул, и за окном медленно поплыл замусоренный, черный от паровозной сажи перрон, с которым в счастливое прошлое уплывала налаженная петербургская жизнь, а впереди ждала полная неизвестность. Поставщик Высочайшего двора Карл Фаберже, награжденный за свой труд ювелира и за преданность России орденами Святой Анны и Станислава, не мог не догадываться, что его не очень-то ждали в Риге, – нищие эмигранты нигде не нужны. Впрочем, все его сомнения относительно того, правильный ли он сделал выбор, покидая Россию, развеялись еще в поезде, когда стало известно о Красном терроре, официально объявленном Советом Народных комиссаров сразу же после покушения на Ленина. Если до этого момента с пассажирами еще обращались по-божески, то уже на границе пронизанные откровенной ненавистью солдаты и матросы не церемонились с «белой костью». «Экспроприировали» всё, что можно, а за малейшее неповиновение – пуля.