Александр Невский - стр. 38
– А мечом владеть умеешь?
– Учусь, великий князь.
– Плечи у него еще не созрели, князь Ярослав, – рискнул вмешаться Ярун. – А меч, как известно, плечом крепок.
– Учись, Сбыслав, сам тебя проверю. – Князь помолчал, похмурился, точно не соглашаясь с собственным решением, сказал, глядя в стол: – Рано вам еще к Александру ехать, здесь пока поживете. Так оно лучше сложится.
И, встав из-за стола, поспешно вышел из трапезной, ни на кого так и не посмотрев.
Глава четвертая
Беспощадная татарская стрела, пронзившая тело великого княжества Владимирского, на целых семь недель застряла в деревянных стенах мало кому доселе известного городка Козельска. Жители его, посовещавшись и поспорив, твердо решили сложить свои головы за веру христианскую. Говорили потом, будто какой-то чудом бежавший из Коломны взлохмаченный неистовый поп настолько потряс горожан проклятиями и пророчествами, что и христиане, и язычники едва ли не впервые согласно порешили город не сдавать, с чем и ввалились на княжеский двор.
– Не бывать Козельску под погаными!
– Добро, коли так, – сказал юный князь Василий. – Сложим головы свои за землю Русскую и святой православный крест.
И начались семь недель небывалого по ожесточению атакующих и мужеству осажденных беспрерывного сражения. Татары били по городу из многочисленных боевых машин-пороков, осыпали его стрелами, лезли на приступ, сменяя друг друга. А город стоял, и горожане без сна и отдыха бились на его горящих стенах врукопашную: мужчины резались на ножах, женщины и дети лили со стен кипяток и смолу, сбрасывали на татар камни и бревна.
И никто не приходил на помощь. Ни свежие, так и не увидевшие татар смоленские полки, ни войска князя Михаила Черниговского, ни великий князь Владимирский Ярослав, аккурат в это время разбиравшийся с литовцами в земле Полоцкой. Каждый торопился извлечь пусть маленькую, но свою, личную, крохотную выгоду из горьких слез и смертных мук детей и женщин несчастного Козельска. Издревле героизм на Руси измерялся одним аршином – мученичеством.
На сорок девятый день пал самый гордый город того слезного времени. Рассвирепевший Батый лично приказал убить всех. И всех убили. Женщин и детей, раненых и умирающих. А юный князь Василий, как говорят летописи, захлебнулся в крови.
– Злой город, – сказал Бату-хан и повелел готовить победный пир.
Пожары не тушили, трупы защитников не убирали, а раненых среди них не было. Поставили парадную ханскую юрту из белого войлока, разожгли в центре ее костер, расстелили ковры, и в назначенный час в нее первыми вошли внуки и правнуки великого Чингисхана. Бату и его друг двоюродный брат Мункэ, старший брат Бату сильный, но туповатый Орду, Байдар и Тудэн, Гуюк и племянник его Бури. Они расселись на белом войлоке почета, и только после этого вошли их полководцы во главе с Субедей-багатуром. Вошли и остановились, ожидая, пока старый Субедей сядет на особый войлок, расстеленный отдельно между местом чингисидов и местом их воевод. И как только это произошло, молча уселись сами, без учета чинов и заслуг, но и при этом рослый суровый Бурун-дай оказался в первом ряду вместе с коренастым улыбчивым Бастырем и любимцем Бату-хана молодым Неврюем.