Александр III. Истоки русскости - стр. 67
А любовь к Отечеству в первую очередь требует заботы о его разумном государственном устройстве, его законах, его твердом порядке. Вот от этой заботы классик в своих исканиях очень далеко откачнулся, и его обращение к царю оказывалось враждебным и человеческой справедливости и законному порядку.
А о В. С. Соловьеве сегодня хорошо знает уже не каждый простой русский читатель. И нам уместно будет напомнить главные вехи его философских исканий.
Очевидно, стоит упомянуть, что уже само детство в замечательно просвещенной семье известного историка и полученное мальчиком элитарное воспитание во многом помогли развитию очень тонкого подхода к главным вопросам европейской духовности и всей европейской цивилизации. Соловьеву была свойственна особая творческая зоркость в отыскании ориентиров духовного развития России и Европы. Но одновременно ему был свойственен и немалый идеализм в восприятии путей к достижению таких целей. Уже современники философа в немалой мере осуждали «мечтательность» его умозаключений и их глубокий отрыв от суровых реалий жизни.
Таковых соловьевских «мечтаний» было немало, а пожалуй особо сильное неприятие российской читающей общественности пробудили его призывы к некоему «вселенскому синтезу», примирению и последующему слиянию главных мотивов русской государственности с главными принципами общехристианской духовности. Упрощая это учение, можно говорить бы о том, что Соловьев мечтал о некоем соединении сути русского самодержавия как носителя мирской власти с сутью римского папского главенства как носителя власти духовной.
Соловьев полагал, что такой синтез двух верховных властей сможет обеспечить христианизацию всего мира и установление вечных благ и глубинных духовных отношений между всеми странами и народами.
А другим «мечтательным» действием философа стало его обращение к императору Александру III о прощении убийц его отца. Этот призыв оказался почти совершенно единомысленным с нравоучениями Льва Толстого о непротивлении злу силой. И он едва не дословно совпадал с его письмом к царю.
Получалось, что главные светочи русской просвещенной общественности напрямую заявляли о всепрощении. О признании едва не святости поступков террористов, а фактически о полной капитуляции власти перед ними. То есть перед неограниченным правом бомбы и револьвера. Так что же с этим обществом, что ли, императору следовало бы идти на соглашение, жертвуя законным порядком в стране?
А ведь имея в виду Толстого и Соловьева нужно понимать, что в этом случае речь шла о людях, которые признавались подлинными вершинами русской гуманистической мысли. А что было чуть ниже этих «вершин»? А там была столичная элита, которая ко времени высшей фазы разгула терроризма совершенно утратила не только контроль за жизнью страны, но и способность мыслить трезво и решительно. Вышеприведенные слова о «банкротстве Петербурга» относились именно к этим людям. Это очень меткое наблюдение и не менее меткое высказывание были совершенно справедливы по отношению к веку Александра III…