Александр I = старец Фёдор Кузьмич? - стр. 28

В ожидании я читала воспоминания m-me de Genlis, и он мне задал несколько вопросов по этому поводу. В Петербурге он сказал мне взять их потому, что он мог бы их прочитать, я ему сказала, что это такое легкое чтение, как будто нарочно создано для больных. «Завтра, может быть», – сказал он. Вечером он вдруг спросил меня: «А почему вы не носите траура (по королю Баварскому)?» Я ответила ему, что сняла его по случаю его приезда, что с тех пор у меня больше не было желания его надевать, но что, если он желает, я завтра же надену его.

Вторнику 10 ноября. Он должен был принять лекарство утром. Стоффреген приходил два раза сообщать мне новости о действии лекарства и сказал мне, что он так ослабел, что чувствует себя дурно. Я не удивилась тому, что он меня не позвал, так как знала, что он не любил, чтоб его беспокоили во время действия лекарства. Я отправилась на прогулку, возвратилась, окончила свой обед, а он все еще не присылал за мной. Я начала беспокоиться, приказала позвать Виллие. Виллие пригласил меня пройти к нему, и я нашла его лежащим в уборной на кровати, голова была очень горяча, однако он меня увидел и сказал: «Я за вами не посылал сегодня утром, потому что я провел ужасное утро благодаря этому противному лекарству, у меня были боли в сердце, я должен был постоянно вставать, из-за этого я так ослабел»; окно было открыто, он заметил, что была хорошая погода: «Двенадцать градусов тепла в ноябре!» – сказал он Виллие. Но скоро он впал в тяжелое забытье, и дыхание стало тяжелым. В первый раз я увидела опасность. Я провела с Виллие два или три ужасных часа около этой постели. Я видела Виллие взволнованным и очень озабоченным, однако он говорил: «Вы увидите, что будет обильный пот». Пот явился, но забытье продолжалось столь тяжелое, что он не чувствовал, как Виллие часто вытирал ему лицо.

Однако через некоторое время он мало-помалу пришел в себя и взял носовой платок, чтобы вытереться, говоря: «Благодарю вас, я сделаю все это сам! У вас нет с вами вашей книги». Его следовало переодеть. Я вышла, но он послал за мною, как только переменил белье, и он лежал на диване в кабинете, он удивительно хорошо выглядел для того состояния, в каком он был после обеда. У меня была книга, и я сделала вид, что читаю, а между тем наблюдала за ним – он заметил, что я смущена. Я ему сказала, что у меня сильно болит голова, что рано закрыли печь рядом с моей кроватью, – это было верно, но лицо мое было расстроено от слез; он спросил меня, кто это сделал, я назвала горничную; тогда он подробно объяснил, как нужно топить эту комнату. Он спросил меня, гуляла ли я, я ему отвечала, что да, и рассказала ему, что встретила калмыков на лошадях и что, говорят, когда они узнали о его болезни, то они хотели отслужить молебен о его выздоровлении. «Кстати, – сказал он, – они хотят попрощаться с вами, я не могу их принять, так уж примите вы». – «Когда?» – спросила я. – «Да хоть завтра, скажите об этом Волконскому». Пожелав ему покойной ночи и обняв его, я перекрестила его дорогой лоб, он улыбнулся.