Албазинец - стр. 33
Когда дом был готов, Опарин заставил плотников вырубить топорами украшения на потолочных балках, на наличниках окон и на широком просторном крыльце. Только после этого он привел сюда азиаток.
Посмотреть на чудо люди шли даже из дальних деревень. Сколько судов да пересудов было! Особливо не жалели Федькин слух бабы. Уж они-то позубоскалили, уж они-то поиздевались над человеком! Мол, жене своей таких хором не отстроил, а этой узкоглазой фре – пожалуйста! И где он только деньги взял на все это? Не иначе как воровал всю жизнь, а еще хуже – грабил честной народ.
Что до мужиков, то эти Федьку и не думали осуждать. Они деловито обошли теремок и похвалили хозяина. Лепо! Что ж, мол, такому терему и Москва бы позавидовала. А вот им никогда таких хором не видать. Это ж сколько соболей нужно продать, чтобы построить такой вот сказочный чертог?
После того, как строительство было закончено, Опарин стал жить, как говорится, на два дома. День в одном поживет, день в другом. И ни один из этих домов войсковой старшина без куска хлеба не оставлял. Коль, как говорится, взялся за гуж…
…Федька даже крякнул от восторга, когда Санька вместе со Степкой в третий раз окунулась в реку с головой.
– Ну, молодцом, молодцом! – вырвалось у него из груди.
Вот так, теперь и Санька со Степкой у него крещеные. А это означает, что они навеки повязаны через русского Бога и с ним. И это радовало войскового старшину.
Будто бы почуяв его взгляд, азиатка пристально посмотрела в сторону берега. Отыскав глазами Федора, кротко улыбнулась и зарделась румянцем. Это даже видно было издали. Привыкает, девонька, потихошку к своему положению, удовлетворенно подумал Федор. Даже лепетать по-русски начала. А ведь поначалу все брыкалась. И кричала на него на своем языке, и царапалась, и кусалась. Было, что и с кинжалом на хозяина своего бросалась. Ну прямо дикарка какая-то! Но он-то верил, что в конце концов обломает ей крылья. Чай, не в первой ему с пленными наложницами возякаться. Когда они с Разиным ходили на Персию, то многие тогда казаки привезли с собой полонянок. Среди них тоже были отчаянные. И дрались, как Санька, и кусались, и с кинжалом на казачков бросались. Однако потихоньку свыклись со своей участью, а иные даже и полюбить сумели разбойников. У Федора тоже была одна такая, Фарюзой звали. Месяц позабавился с ней, а потом в Самаре обменял ее на бочонок браги.
Последней была цыганка Дуся. Красавица, но больно уж дерзкая и взбалмошная. Она родила Федору сына, но когда он ушел в очередной поход, сбежала от него вместе с дитем, прихватив с собой все имевшиеся в доме драгоценности. Искать ее Федор не стал. А зачем? У казака своя доля, у цыган своя. И никогда им не быть вместе.