Актуальные проблемы Европы №4 / 2017 - стр. 25

На Западе об открытой работе турецких спецслужб с радикалами разной идейной и организационной принадлежности начали говорить в 2014 г. не только занимающиеся расследованиями журналисты, но и представители дипломатического корпуса и спецслужб. Фрэнсис Ричиардоне, занимавший в 2011–2014 гг. пост посла США в Турции, в интервью британскому изданию «The Telegraph» констатировал многочисленные факты, подтверждающие сотрудничество турецких сил безопасности с джихадистами, в том числе с боевиками «Джабхат ан-Нусры» [Spencer, Sanchez, 2014]. О целенаправленном изменении методов работы с джихадистами свидетельствовали и попавшие в СМИ показания бывших сотрудников турецких спецслужб, рассказывавших, как начальник стамбульского отделения полиции по борьбе с терроризмом дал распоряжение своим подчиненным не проводить расследования в отношении джихадистов с Северного Кавказа [Silivrideki polislerden.., 2015].

Столь резкий поворот в отношении турецких властей к представителям радикальных исламских группировок отчасти объяснялся тем, что первоначальные расчеты турецкого правительства на умеренную сирийскую оппозицию в качестве силы, способной отобрать власть у режима Асада в Сирии, не оправдались: базирующийся в Стамбуле Сирийский национальный совет не смог стать полноценным правительством в изгнании, а силы умеренной оппозиции, несмотря на внешнюю помощь, оказались не в состоянии противостоять регулярной сирийской армии. В то же время усилия европейских дипломатов по оказанию давления на Башара Асада и принуждение его к отказу от власти не привели к желаемому результату [Phillips, 2012, p. 7].

Прогнозы турецких политиков о быстром падении режима Асада оказались нереалистичными: режим не прекратил свое существование «за несколько недель», как о том говорил тогдашний министр иностранных дел Ахмет Давутоглу [Davutoğlu, Esad’a.., 2012], а турецким спецслужбам не хватило «трех часов, чтобы решить сирийский вопрос», как оптимистично заявляли некоторые крупные функционеры ПСР [Şamil Tayyar.., 2012]. Большинство турецких политиков строили свои суждения о Сирии, основываясь на позитивном опыте налаживания двусторонних отношений с Дамаском в 1990-е и 2000-е годы, а дефицит специалистов по Ближнему Востоку в министерстве иностранных дел Турции, вызванный многолетней ориентацией на Запад с соответствующим подбором кадров и пула экспертов, лишал их качественной экспертизы по Сирии и другим странам Ближнего Востока. Оценки развития ситуации в регионе оказались ошибочными, прежний оптимизм в прогнозах сменился неопределенностью, что и привело правительство Турции к решению принять участие в гибридной войне против режима Асада с использованием джихадистов [Phillips, 2012, p. 5–6]. Попытки Турции оказать давление на Асада также не увенчались успехом: убежденность Эрдогана в своем влиянии на сирийского президента, с которым в 2000-е годы у него сложились хорошие личные отношения, также не оправдалась. Некоторые эксперты даже увидели в этом причину чрезвычайно жесткой позиции турецкого правительства. Исследователь Брукингского института Омер Ташпынар, объясняя внешнеполитическую линию Анкары, писал в 2012 г. о том, что Эрдоган «чувствовал себя обманутым» Асадом [Taşpınar, 2012].