Абрамцевские истории - стр. 6

Я еле выскочил, под дождём прошёл к себе на дачу. Нет. К чёрту, к чёрту эту литературу. Завтра иду, прошу у всех прощения. На коленях стоять буду. Я упал на диван и уснул.

Утро было прекрасное. Я выскочил к соседу. Машина ещё стояла у ворот, значит, компания так и не расходилась. Я осторожно постучал.

Мои друзья сидели за столом. Пили чай с сушками. Всё было чисто и благолепно. И все были чинны и вежливы, как в Англии джентльмены при виде непристойной сцены. Встречен я был радушно. Говорили о Париже, французских дамах и их отличии от иных объектов – любимая тема того, кого я назвал «Водилой». Книги нигде не было.

– Ребята, – начал я, – я, конечно, виноват, написал глупость, многое – не думая.

– Да о чём ты? Ну, выпил верно вчера. С кем не бывает? А что ты написал-то?

Выяснилось, что никто ничего не читал и не подозревает ни о чём. И книги никакой не было и в помине.

Я окончательно проснулся в своей мансарде на ул. Мари-Роз и твёрдо решил: ничего больше не писать. Хватит.

Эти записки я бы никогда не решился опубликовывать. Во-первых, потому что я не писатель и тяги к этому виду деятельности не имею совершенно: во-вторых, потому что обладаю природной леностью, которая с возрастом превзошла саму себя. Однако предложить к печати нижеизложенное мне пришлось, уж очень из головы у меня не выходила история, которую прочитал я в найденных совершенно случайно записках. Да и не я первый. Сочинитель российский Александр Сергеевич Пушкин нашёл и опубликовал «Записки Белкина», француз Проспер Мериме тоже нашёл какие-то письма госпожи Садуль и опубликовал их, да, думается мне, что были и ещё удачливые. Вот и мне, можно сказать, повезло. А случилось всё это во Франции, где волею непонятного случая, а может, просто тяги к перемене мест, либо чего ещё необъяснимого, я оказался в городке близ Парижа и близ парка «Со», разбитого каким-то маркизом, естественно, для возлюбленной короля.

Но это, впрочем, к делу не относится. А относится к делу то, что, гуляя, без цели и дела по набережной Сены, вблизи Нотр-Дамового храма, я со вниманием уличного зеваки рассматривал пышные развалы. Мне было легко, интересно и грустно. Легко – потому что я ничем уже, кроме грехов прежних, обременён не был; интересно – потому что книги для человека читающего всегда примечательны; а грустно – потому что языка французского я не знаю вовсе и нахожусь вроде бы совершенно один, в каком-то вакууме на этом «празднике жизни». А что за книги, журналы, да и газеты здесь попадаются? Я увидел книгу Леона Троцкого 1934 года издания. Бог мой, сколько людей он погубил, сколько несчастных погибло его именем. А журналы английские и французские времен 1940-1950-х годов. Какая история!