A под ним я голая - стр. 3
– Сегодня у нас капрончик! – кокетливо говорю я и завязываю глаза от света колготками.
Какая уж тут работа…
И вообще я не хочу работать, а хочу сидеть в кружевах и конфетах. Я же девочка.
Самый сладостный в мире звук – звон серебряной ложечки, доносящийся с кухни, где муж пьет свой утренний кофе, перед тем как уйти. Я слышу его сквозь сон.
Иногда я засыпаю прямо за компьютером. Или с книжкой в руках в кресле-качалке, бабушкином.
…Проснулась я оттого, что кто-то погладил меня по плечу. Я вздрогнула: кроме меня, никого дома не было. Оказалось, под собственной тяжестью с плеча сползла накинутая кофта.
Приехал в гости Пал Палыч – навестить больную, – привез с собой пиццу и медовик. Пиццу мы съели сразу, а торт был очень большим, и добрая половина осталась. Мы все никак не могли его прикончить – и медовик казался свежим неделю. Это же ненормально! Я говорю Мише:
– Такого не может быть. Наверное, чего-то добавили.
Миша:
– Конечно, добавили. Дедушке на подводной лодке такие давали. Полтора месяца были как только что из пекарни.
– А ты знаешь, что произошло у нас в ванной?
– Что, кран опять сломался?
– Муха проснулась…
– Муха проснулась! – радуется Миша. – В феврале – муха!
На двадцать третье Миша получил говяжью отбивную в сметане. Первый кусок заглотил не жуя, а взявшись за второй, поморщился.
– Невкусно?!
– Нормально… Жестковато немного…
– Такое блюдо должен готовить мужик. Какой с меня спрос: единственное мясо, которое хорошо может сделать женщина, это человечина.
– Не-а. Это мушшина, – с набитым ртом поправляет Миша. И прожевав: – Про человечину сама придумала?
– В книжке прочитала.
– В какой?
– Не помню…
– Вешал бы таких писателей, – говорит Мишель. – Котлеты бы из них крутил.
– От тебя стоит держаться подальше.
– Но ты, я надеюсь, не станешь писать подобную ересь?
Кончились деньги. Надо срочно ехать за гонораром. За подобную ересь.
Одинокая потерянная пинетка, привязанная за шнурок к притолоке стеклянного павильона автобусной остановки, тихо покачивалась, влекомая дуновением ветра.
Сначала хотела добраться автобусом, но метро затянуло водоворотом подземного сухого тепла. Черт с ними, с пересадками.
Тум! – двери. «Менделеевская». И я вспоминаю о Любочке Менделеевой, и о Блоке, и о реке Пряжке, и о джинсовых ремнях от Пако Рабанна, – и опять о невских берегах.
Бородатый, но лысый мужчина плюхнулся рядом, повернулся в полоборота и уставился на меня в упор.
Глазел беспардонно и долго – как турист на афишный столб «Мулен Руж».
– Что вы на меня так смотрите? Вам нравятся уродины?