Звук падающих вещей - стр. 15

Лаверде был пьян и готов откровенничать, чего я от него никак не ожидал, и тут я понял, что одно дело поинтересоваться, какие самолеты он пилотировал, но совсем другое – оказаться в его крошечной комнатке и слушать, как он будет плакать о потерянной любви.

Мне никогда не удавалось легко сходиться с людьми, тем более мужчинами. Все, что Лаверде собирался мне рассказать, подумал я тогда, он мог бы рассказать и на следующий день, на улице или в каком-нибудь публичном месте, без панибратства и слез на моем плече, не требуя от меня легкомысленной мужской солидарности. Завтра миру не конец, думал я. И Лаверде свою биографию не забудет. Поэтому сам не слишком удивился, когда сказал:

– Послушайте, Рикардо. Давайте в следующий раз.

Он задумался на мгновение. И произнес:

– Ладно.

Если он и был разочарован, то этого не показал. Повернувшись ко мне спиной и закрывая за собой дверь, буркнул:

– Как-нибудь в другой раз.

Конечно, если бы я знал тогда все, что знаю сейчас, если бы мог предвидеть, как Рикардо Лаверде изменит мою жизнь, я бы дважды подумал. С тех пор я часто спрашивал себя, что бы произошло, если бы я принял его приглашение, что рассказал бы мне Лаверде, если бы я зашел к нему пропустить последний стаканчик, который никогда не бывает последним, как бы это изменило все, что произошло дальше. Но что толку в этих вопросах. И нет навязчивой идеи опаснее, чем гадать и строить предположения о дорогах, которые мы не выбирали.

Мы долго не виделись. В последующие дни я пару раз заходил в бильярдную, но не застал его. Затем, когда мне пришло в голову, что можно навестить его дома, оказалось, что он уехал. Никто не знал, куда и с кем. Но однажды Лаверде расплатился с долгами за игру и выпивку, объявил, что уезжает в отпуск, и на следующий день пропал, как удача у заядлого игрока. Так что и я перестал захаживать в бильярдную, в отсутствие Лаверде место внезапно потеряло для меня всякий интерес.

Университет закрылся на каникулы, вся эта суета вокруг кафедры и экзаменов прекратилась, аудитории опустели (в комнатах и кабинетах ни голосов, ни шума). Как раз в эти дни Аура Родригес, моя бывшая студентка, с которой мы встречались несколько месяцев – по возможности тайно, во всяком случае, с осторожностью, – сказала мне, что беременна.

Аура Родригес. В хаосе ее полного имени звучало еще что-то типа Алхуре и Хадад, а ее ливанские корни читались в темных глазах, в густых бровях, которые сходились мостиком на переносице под нешироким лбом, – набор, который произвел бы впечатление и на кого-то менее влюбчивого и общительного. Ее легкая улыбка, ее дерзкие внимательные глаза обез-оруживали и украшали лицо, которое при всей красоте (а оно было очень, очень красивым), могло стать жестким и даже враждебным, когда она хмурилась, чуть приоткрывая губы в моменты задумчивости или гнева.